Свидетельство - Лайош Мештерхази

Пришел день Освобождения, а люди, по-прежнему вялые и безучастные ко всему, сидели в подвале при тусклом мерцании дымной плошки, наполненной машинным маслом. Ждали возвращения своих посланцев из Келенфёльда. Все не сомневались, что управление железными дорогами перейдет теперь в руки советского командования, и хотели знать только, ходят ли поезда и где теперь фронт. Большинство обитателей станционного убежища жили в пригородах Буды и уже четвертый месяц не видели своих семей. Теперь они сидели и ждали, когда вернутся те двое, отправившиеся за новостями пешком в Келенфёльд.

Казар не вытерпел и, не в силах оставаться без дела, решил наведаться домой, с тем чтобы к приходу посланцев успеть обернуться.

Улица была залита солнцем, но тепло его ощущал только лед. Не имея стока, повсюду грязными, топкими лужами стояла вода. На стенах домов допревали остатки многочисленных нилашистских плакатов, приказов — память канувшего в прошлое мира: «Смертная казнь!», «Расстрелы на месте! Вместе с членами семьи!» А между ними огромные, — наверное, ночью повесили, — новые яркие плакаты. На одном — портреты Сталина, Рузвельта, Черчилля и текст Ялтинского соглашения внизу. На другом — скорчившаяся в три погибели тощая гиена под разбитой немецкой каской и подпись: «Уничтожим фашистского зверя в его собственном логове!»

Еще один плакат, тоже большого формата, — десятка полтора фотографий — новое венгерское правительство. Казар остановился перед ним, удивленный. Трое коммунистов — только трое. А остальные? Остальные — не коммунисты? Премьер-министр — Бела Миклош Далноки, министр обороны — Янош Вёрёш, министр снабжения — Фараго. Знакомые издавна имена крупных чиновников. Были здесь также представители разных партий — партии мелких сельских хозяев, социал-демократической, национальной крестьянской, был даже один граф — сын Пала Телеки, новый министр культов. Казар прочитал еще раз, стараясь запомнить: Имре Надь, Йожеф Габор, Валентини… Ференц Эрдеи (кажется, писатель какой-то?) — теперь министр внутренних дел… А вот и еще один плакат: соглашение о перемирии. Но его Казар уже не успел прочитать, катившаяся по улице толпа увлекла его за собой. Он с трудом увернулся от тяжело громыхающего грузовика. Пробраться на бульвар Кристины, против течения, нечего было и думать. Потом он пошел сначала следом за какой-то воинской частью, с песнями шагавшей в сторону Почтамта, а затем, с трудом перейдя улицу Аттилы, поднялся по переулку, ступеньками уходящему вверх, на Логодскую. Здесь уже было не так людно. И вдруг Казар застыл от изумления: навстречу ему шагал отряд венгерских солдат. На груди — автоматы, на шапках — красные ленточки. Командовал отрядом старший лейтенант. И Казару вдруг страстно захотелось заговорить с ними, — словно он в чужой стране повстречался со своими единоплеменниками.

— Здесь можно пройти, господин старший лейтенант?

Офицер остановился, посмотрел на Казара неодобрительно и сказал:

— Здесь господ нет. Есть «товарищ старший лейтенант». — И показал, как пройти.

Переговариваясь, осматривая разрушенные дома, венгерские солдаты спускались к улице Аттилы. Казар провожал их удивленным взглядом. Лишь много позже, когда в Будапеште появились уже газеты, он узнал, что в этот день повстречался с одним из подразделений тех пятисот венгерских солдат, занимавших позиции возле Инженерного института, что перешли на сторону Советской Армии.

Казар увидел посредине улицы нескольких человек, толпившихся вокруг тяжелой бетонной глыбы. Из любопытства он остановился — посмотреть, что с ней собираются делать. В этот момент глыба шевельнулась и медленно начала подниматься, подпираемая снизу рычагом — ломом, положенным на кирпич.

— Говорю, нужен хороший длинный трос! — суетился Новак. — Мы бы его зацепили за оконный косяк на втором этаже.

— Да хватит вам с вашим тросом! Нет троса!

— А каток бельевой у вас в домовой прачечной есть? — спросил Казар.

Наиболее осведомленным оказался Яни Хазмештер.

— Есть, — отозвался он. — Только старый, его руками крутить надо.

— Вот и хорошо, — одобрил Казар. — Сбегай сними с него оба вальца и тащи сюда.

Новак, в прошлом инженер-практик, понял, что задумал неизвестный добровольный помощник, но с сомнением покачал головой.

— Да, вот бы подсунуть вальцы под эту глыбину! — проговорил он и покачал головой.

В это время на улицу завернул русский грузовик с солдатами, за ним еще один и еще. Перед домом водитель первой машины вылез из кабины, прикинул расстояние между камнем и домами с обеих сторон. Узковато!..

Ласло и его люди уже забили кувалдой конец второго лома под край глыбы и подложили снизу кирпич.

— Ну, раз-два. Хо-о-ррук! — скомандовал Ласло.

Огромный блок шевельнулся, но тут, не выдержав его тяжести, рассыпался подложенный снизу кирпич. Солдаты соскочили с машин взглянуть, что тут происходит.

— Камень надо подложить! — посоветовал Казар, кивнув на вывороченный из тротуара бордюрный камень.

Откуда-то появились еще два лома. Один из солдат взял в руки кувалду и сильными ударами принялся загонять конец лома под глыбу. Теперь вокруг нее собралось столько народу, что негде было встать.

— Хоо-ррук! — скомандовал по-венгерски русский солдат и громко засмеялся, — таким забавным показался ему венгерский язык.

Но вот принесли вальцы и один край бетонной глыбы взвалили на валек.

— Хоо-ррук!

Теперь уже все хохотали вместе с русским солдатом, потому что глыба вдруг подалась настолько, что валек даже выкатился из-под ее края. Солдат распрямился, запустил под шапку пятерню и с забавно опечаленным видом поскреб затылок. А потом снова взялся за лом.

Пять минут или полчаса прошло, — никто не следил за временем, — но камень все же удалось докатить до ямы и спихнуть в нее. Только тогда и Ласло и Андришко заметили, что в толпе зрителей, — вероятно, уже давно — стоит Лайош Сечи. Стоит и смотрит на них молча, с насмешливой гримасой.

— Вот стою жду, пока людей замечать начнете! — (Ишь, он еще и упрекает!) — Ну, а теперь пошли!

— Куда?

— Как куда? Партию создавать.

Они отдали инструмент. Фабиану сказали, чтобы ждали их к обеду, а нет, так к вечеру, и зашагали по мокрой, заваленной руинами улице.

— Я тут вчера уже немного поосмотрелся, — пояснил Сечи. — Сначала в Крепость зайдем, в районное управление.

Лестница обвалилась, кое-где им приходилось карабкаться на четвереньках.

Старинное красивое здание управления стояло без окон, без штукатурки, без крыши. В комнатах на полу валялись целые горы бумаги, обломков мебели. Многие переборки тоже обвалились. В бомбоубежище отыскали швейцара.

— Из служащих никто еще не выходил на работу?

— Пока нет, прошу покорно.

— Повесьте объявление. Большое и на самом видном месте! — распорядился Сечи. — Всех, кто будет приходить, записывайте. Фамилию, адрес. И беритесь за работу. Кирки, лопаты есть?

— Есть. Этого на всех хватит!

— Вот и хорошо! Приведите в порядок кабинеты. Хотя бы одну-две комнаты. Завтра снова придем.

— Но… вы-то кто будете, господа? Откуда?

— Мы не господа, мы — товарищи. От коммунистической партии.

— Так-так! — кивнул швейцар. Лицо его выражало готовность и любопытство. — Хорошо! Будет сделано.

Сечи с товарищами стали подыскивать тут же помещение для районного партийного комитета.

— Мне сказали: районный комитет партии разместить в центре района, на самом бойком месте… Это помещение и для районного управления, пожалуй, не очень удобно расположено. Надо будет потом и его куда-нибудь перевести.

Легко сказать — найти дом в центре района, на бойком месте. И на площади Кристины, и в Хорватском парке разрушен чуть не каждый дом, некоторые — до основания. С двух сторон летели в них мины: и с Малой Швабки, и из Пешта.

Обошли дом за домом. Наконец отыскали трехкомнатную квартиру с холлом. Стена между большой комнатой и холлом в одном месте рухнула. Оставалось только убрать остальное просторное помещение. Квартира, как видно, пустовала. Они уже собирались уходить, когда вдруг явился пожилой сухопарый мужчина.

— Андраш Беке, — представился он и поклонился, по руки не протянул.

Квартира принадлежит некоему молодому графу, а Беке служил у него дворецким.

— Граф уехал еще летом. И не вернется. Не думаю, чтобы вернулся, — сказал дворецкий и тотчас предложил свои услуги партии.

Сечи и его товарищи в душе подивились и сказали, что дворецкий им не нужен, но, если он поможет навести порядок, его отблагодарят.

Мебели в квартире почти не было: как видно, увез с собой граф. Только в самой маленькой комнате, намеченной ими под кабинет, уцелел обитый кожей гарнитур с овальным столом. Кожу с гарнитура успели основательно ободрать, и на спинках и на сиденьях кресел и стульев белела полотняная подкладка. Дворецкий смущенно моргал: вернувшись в квартиру из бомбоубежища, он застал все в таком уже виде.