Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

С питанием стало скудно. Мало разнообразия. Пшено и сечка какая-то. Кончилась и борщевая заправка. Мяса свежего нет. Пошли супы и каши из одних и тех же круп. Овощи сушеные. На утро была каша из сечки, видно ячневая, и селедка. Очень соленая, затхлая, ржавая. И выбросить жалко, и есть ее уже нельзя. В обед суп ячневый с говяжьей тушенкой, сушеным луком и картофелем, заправленный томатом и растительным маслом. На второе — пшенная каша со следами тушенки.

Рядом варилось что-то в двух кастрюлях. Я спросил, что это варится. Повар Шихалев ответил, что это для начальства. Продолжали готовить для командира и его подручных отдельно разнообразно и из лучших продуктов.

— Что? Покажите.

— Сами и смотрите, если есть право.

— Есть, снимите крышки.

Он раздумывал, смотрел на меня, затем взял тряпку и приоткрыл крышки.

— Что там? — спросил я повторно.

— В большой кастрюле суп из макарон. А там каша. Сами видите — рисовая.

— Почему так много? Человек восемь-десять можно накормить.

— Командир приказал кормить и старшего воентехника Ванина. У него болезнь — язва.

Ванин сейчас занят ремонтом трофейной машины для командира.

— А остальное кому?

— Я не знаю. Спросите у старшины. Мне все равно, и из котла не сдохну. Я маленький человек, выполняю приказы, и нечего до меня цепляться.

Все остается по-прежнему. Командир — хозяин.

Продвижение наших войск на юге на Котельниково приостановилось. За завтраком старшина объявил, что будем мыть личный состав. Командир накануне дал добро. Послали в красильню людей нанести воды, растопить котлы. Холодную воду носили в бочки, которые стояли возле стены. Дана была команда приходить с любой посудой, удобной для мытья. У одной стены поставили длинную скамью. В двух углах комнаты ломом пробили отверстия для стока воды. Первая от входа комната послужила предбанником. На одной стороне расположился Мезенцев с тюками чистого белья в одном углу, а для сбора грязного белья отведен был другой угол. На противоположной стороне комнаты поставили скамью, где определили место для переодевания. Будто все предусмотрели. И я себе выбрал место, где положил санитарную сумку и комплект «ПФ» для перевязок после мытья.

Какое это удовольствие сбросить с себя грязное, пропитанное потом, соляркой и смазочными маслами белье и обмундирование, просто оголить тело после длительного периода пребывания в многослойной одежде, в которой и спали, и кушали, и работали, и ходили — одним словом, пребывали многие-многие сутки. Клубы пара вырывались в предбанник, который не отапливался, но холода не замечали. Выскакивали раскрасневшиеся, с шумом вытирались и растирались, подталкивая друг друга, обмениваясь увесистыми шлепками, вспоминали парилки домашнего мирного времени. В красильне, где топились котлы, стоял еще больший полумрак. Периодически забегал дежурный, подбрасывал дрова, доливал воду в котлы и бочки и показывал, где какая вода.

Вместе с другими ввалился в предбанник после мытья рослый, широкоплечий, высокий старшина автовзвода, балагур и шутник «Крошка». Сразу стало тесно от его массивного тела, восторженного кряхтения и тяжеловесных шуток.

Лицо и тело старшины было покрыто темно-фиолетовыми разводами, между которыми выглядывали небольшие светлые участки, да светился ряд белых зубов. Из волос головы стекали темные ручейки и капли. Наконец и он разглядел, что тело его было покрыто пятнами и полосами краски. Это он ополоснулся после мытья содержимым третьего котла, закрытого крышкой, в котором находилась, как потом выяснилось, концентрированная темно-фиолетовая краска.

Когда он понял причину всеобщего хохота, то и своим громовым голосом внес дополнительные аккорды в сочетании с матюками в общее веселье. Многие уже одетые или полуодетые выскакивали из предбанника и, держась за животы, продолжали ржать.

Это был смех переживших смерть людей, перенесших непосильное, ни с чем не сравнимое напряжение, получивших, наконец, возможность расслабиться и совершить что-то привычное и отвыкшее, домашнее.

Я мылся одним из последних. Почти заканчивал, как услышал шум, крики, стрельбу из автоматов, затем зениток. Раздались взрывы бомб. Особенно сильный взрыв потряс красильню, вылетели окна, посыпалась штукатурка. Я выскочил в предбанник. Наружная стенка и часть крыши рухнули. Сквозь пыль и дым увидел двор, рядом стоявший тягач, машину, бегущих людей, почерневший снег, небо. Еще раздавалась стрельба зениток, затем все стихло. Это, как оказалось, немецкий воздушный разведчик «рама» после облета нашего расположения вернулся и сбросил бомбы. Видно, привлекла его дымящая труба и скопление людей.

Мне, натурально в голом виде, ничего не оставалось, как искать свою одежду между развалинами. Начали выползать из укрытий красноармейцы. По-видимому, вид голого изваяния, покрытого штукатуркой на фоне заснеженного двора, несмотря на пережитое минутами назад напряжение от разрыва бомб, вызвал вначале короткие, робкие с истерическими надрывами вспышки смеха. Постепенно он стал нарастать, и когда убедились, что нет среди нас даже раненых, смех освободился от каких-то оков, и раскаты его вскоре распространились на близлежащие дворы и всю улицу. Громче всех смеялся наш старшина «Крошка», благо, не он уже был объектом смеха. Кто-то накинул на меня ватник, под обломками стены я достал свою одежду и стал натягивать новое белье и обмундирование на запорошенное штукатуркой столь блаженно отмытое тело. Вся эта процедура сопровождалась взрывами в общем-то добродушного смеха, вторым туром за последние полчаса.

После обеда прибыл командир роты. Сообщил, что со стороны Котельниково немцы большими силами перешли в наступление. Наши войска вступили в бой и пытаются удержать продвижение противника. Предложил подготовить все машины и технику к возможной эвакуации уже сегодня и отпустил нас. Не забыл сказать Гуленко, чтобы взял на буксир его трофейный «опель-капитан», а за руль посадил опытного водителя. Меня задержал.

— Немцы бросили большие силы, наши отходят. Возможно, и мы ночью отойдем. Наших войск мало, а у них танки, много танков. Самолеты бомбят наши боевые порядки.

Задумался и опять обратился ко мне:

— Скажи, чтоб принесли мне обед. И пусть придет старшина. Может быть, и успею помыться. Страшно грязный. Да и когда еще придется? Погибать, то в чистом белье.

— Чего о погибели заговорили? Обстановка уже не та. Враг сломлен.

— Еще очень далеко до этого. Здесь очень мало наших войск. В бригаде ни одного танка, пожалуй, не осталось, а пополнения все нет. Немец какие-то сверхтяжелые танки пустил. Чем остановишь? Такие дела. Ступай.