Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Пришел муж. Когда-то кудрявый, а теперь полысевший, когда-то спортивно-поджарый, а теперь благодушно-полный, он почти на все смотрел с иронической усмешкой, но эта ирония была мягкая, ласковая, не обидная. Просто он был чужд всяких там глубоких переживаний и ко всему относился шутливо, однако умел понять другого и не обидеть его.

Узнав от жены о том, что случилось, он осторожно стал успокаивать ее, стараясь дать почувствовать, что не так уж велико горе и не стоит так убиваться.

Прибежала Милочка и, едва переступив порог, закричала:

— Нашлась Лада?

Пообедали кое-как сыром да колбасой: Ольга Анатольевна ничего не приготовила. Но Владимиру Сергеевичу и Милочке к этому было не привыкать. При безалаберности хозяйки частенько не оказывалось к обеду то хлеба, то соли, зато рядом со щами на столе мог красоваться торт.

— Наша маман в своем репертуаре, — иронически замечал Владимир Сергеевич. Подобные несуразности жены его веселили.

У нее часто портились забытые в шкафу продукты, а из кухни иногда тянуло гарью и синим дымком: это сбегало забытое молоко или уплывали щи, а то превращалось в уголь жаркое или сухари в духовке…

Ольга Анатольевна прилегла на кровать в своей диковинно-свекольной комнате, укрылась дошкой и лежала, будто успокоившись, только лицо ее горело, да вся она мелко дрожала от озноба — перемерзла за день.

Было уже восемь вечера, когда тишину квартиры пронизал внезапный звонок. Ольга Анатольевна отшвырнула дошку, бросилась к телефону.

— Это у вас пропала собака? — спросил низкий, бархатный голос.

— Да! Да! — закричала Ольга Анатольевна, и перед глазами ее заклубилась какая-то серая копоть.

— Спаниель?

— Да! Да!

— Серый с черными пятнами?

— Да! Да!

— Так вот, волею судеб, ваша собака у меня. Вот она лежит у ног. Ну, подай голос хозяйке! Погавкай! Лень? — по-доброму засмеялся говоривший. — Она еще утром увязалась за мной.

— О, боже мой! Какое счастье! Спасибо вам, спасибо, что вы ее подобрали, что позвонили! Я прямо не знаю, как и отблагодарить вас! — кричала Ольга Анатольевна, схватившись за трубку обеими руками.

Ликующая Милочка, в синих брючках, в красном свитере, прыгала рядом, смеялась, шептала:

— Адрес, адрес! Фамилию спроси, фамилию!

— А где вы живете?! Где живете?! — кричала Ольга Анатольевна.

— Минуточку, минуточку… — успокаивающе зазвучал ласковый голос. — Дело в том, что ваша собака оказалась невоспитанной, она все-таки хотела куснуть меня и вот — порвала брюки. Теперь вопрос: кто же мне за них заплатит?

— Ой, да что вы! — Ольга Анатольевна замахала рукой. — Сколько вы скажете, столько я и заплачу! Даже и не беспокойтесь!

Милочка прибежала с карандашом, с бумажкой.

— Вы только скажите, куда мне прийти! Я сейчас же приеду! Немедленно! Так… Проспект Дзержинского… — Ольга Анатольевна судорожным жестом показала дочери: «Пиши». — Сорок два? Квартира семнадцать? Кириллов? Ну вот и хорошо. Спасибо вам! Я сегодня весь день так мучилась, бегала, искала. Спасибо вам, тысячу раз спасибо. Вовеки не забуду этого. Я сейчас же, сейчас же еду!

Ольга Анатольевна заметалась, хватая дошку, шапочку, поводок. Мужа, как на грех, не было, он ушел за папиросами, и она бросилась к соседям за деньгами — нужно же оплатить порванные брюки.

— Ой, мамочка, скорее! — кричала Мила. — Ура! Ладка нашлась! — И ее круглое лицо с чуть раскосыми глазами стало красным, как свитер.

Когда Владимир Сергеевич пришел и все узнал от Милы, он с теплотой подумал об этом позвонившем человеке. Хоть Владимир Сергеевич и не видел великой беды в пропаже собаки, ему было жаль жену, как бывает жаль ребенка, потерявшего любимую игрушку.

— Надо было подождать, я бы с ней пошел, — сказал он. — А то ведь темнота. И мороз. А ехать далеко. Мамка, поди, сама не своя?

— Ой, она как заметалась, закричала, забегала!

Владимир Сергеевич ласково усмехнулся. Много было недостатков у жены — и говорливая она, и не хозяйка, и слишком любвеобильна к животным и птицам, и по-актерски чрезмерна в проявлении своих чувств, но все это он прощал ей за душевность и искренность. Она шла к людям доверчиво, с открытой душой, и никогда у нее не было расчета, лицемерия, зла или зависти. Никому и никогда не портил жизнь этот чудаковатый человек.

А как она любит жить!

Случится какое-нибудь горе, поплачет-поплачет и вдруг встряхнется, обеими ладонями смахнет слезы со щек и скажет: «И все-таки хорошо жить! Пусть трудно, пусть по-всякому, но все равно хорошо!»

Она переживала наступление старости и все же подбадривала себя и Владимира Сергеевича: «Да что мы приуныли? Подумаешь — сорок! Да это же самый расцвет. Вот полсотни — это другое дело!» Прошло время, и она опять воскликнула: «Подумаешь — полвека! Это же самая зрелость. Опыт, ум. Вот шестьдесят — это не шутка!»

Владимир Сергеевич уселся у телевизора в яично-желтой комнате, а Милочка в соседней занялась уроками.

Эта желтая комната была загромождена большущей черной ширмой, над которой возвышался пестрый, сказочный терем-теремок, выпиленный из фанеры. Стол был завален грудой кукол, из нее торчали морда медведя, лапы волка, хвост лисы, высовывались лягушка и мышка-норушка. Куклы, всякий реквизит, части декораций валялись и на полу, и на серванте, и даже на телевизоре.

Ольга Анатольевна организовала в Милочкиной школе театр кукол. Вчера здесь шла репетиция, комнату заполняла толпа орущей ребятни, которая восторженно гонялась за Ладой. В коридоре зеленого цвета прямо на полу была навалена гора шапок, пальтишек, портфелей, ранцев, к стене прислонилось множество красных и синих лыж — в этот день Милочкин класс делал вылазку в рощу.

Ловкая Лада шныряла между ранцами, чуя в них бутерброды и конфеты. И уж если ранец был не закрыт, она расправлялась с ними.

Владимир Сергеевич только иронически гмыкал, но не сердился. Он чувствовал, что жена тоскует о театре, и понимал, что эта возня с ребятами как-то утешает ее. А так ли уж долго живет человек и много ли у него радостей? Так зачем же лишать его этих радостей? Да и, пожалуй, без всего этого ералаша, без фантазий жены жизнь его, Владимира Сергеевича, была бы намного скучнее.

На экране телевизора за столом сидел председатель колхоза и рассказывал о заготовке кормов для скота. Особенно умилял Владимира Сергеевича работник телевидения, который вел беседу. Этакий лысый, толстый, низенький дядя! Он явно считал себя знатоком сельского хозяйства и поэтому с глубокомысленным видом задавал председателю наводящие вопросы, иногда поучающе поправлял его и спорил с ним. Он изрекал истины, колхозникам давно известные, а городским людям ненужные…

Прошел час. Наверное, Ольга, сама не своя от радости, уже едет в трамвае с Ладой на поводке и всем рассказывает о случившемся. Владимир Сергеевич иронически изогнул правую лохматую бровь, завозился на стуле, закурил. Он даже не расстроился, когда после беседы о коровьих кормах начали показывать киноочерк о новых методах погрузки труб на железнодорожные платформы…

Через некоторое время Владимир Сергеевич начал тревожно поглядывать на часы.

— Чего это наша мамка загуляла? — подумал он вслух. — Пора бы ей вспомнить о нас!

В голове забродили разные пугающие мысли. Куда она пошла? К кому? В чей дом? Мало ли что может случиться! Уже поздно. Всякие люди бывают.

Владимир Сергеевич попробовал ходить из угла в угол, но ширма, груды всякой кукольной рухляди встали на его пути. Чуткой Милочке мгновенно передалась его тревога: она испуганно смотрела на отца. А Владимир Сергеевич вспомнил давнишнюю историю, как у знакомого художника исчезла жена. Так же вот ушла куда-то вечером и пропала.

Владимир Сергеевич мотался по загроможденной комнате и то без нужды причесывался, то смотрел в черное окно, то брал книгу или рылся в куклах, надевал на руку всяких зверушек.

— Какой адрес? Адрес ты какой записывала? — допытывался он у Милы. Но она помнила только проспект Дзержинского, и все. — Что же такое? Где она замешкалась? С ней вечно что-нибудь случается. Еще под машину угодит. В милицию, что ли, позвонить? — Владимир Сергеевич иронически изогнул бровь: «Дескать, сбежала жена с молодым донжуаном!»

Уже было одиннадцать, когда он начал одеваться.

— Потащусь к трамвайной остановке!

— И я с тобой! — воскликнула Мила, хватая пальтецо.

Ледяная, ветреная улица была усыпана огнями. На аптеке огненная змея обвилась вокруг ножки пылающей чаши, заглядывала в нее, на гастрономе, на кафе, на столовой горели фиолетовые, зеленые, красные буквы. Около безлюдной остановки в полустеклянном пустом киоске почему-то пылала лампочка. Журналы, книги, портретики киноартистов, коробки со значками и почтовыми марками, выставляемые днем на обозрение, сейчас были уложены на прилавке стопками и закрыты газетами.