Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Тане почудилось во всем этом что-то ее унижающее. Будто совершался какой-то пустячок, а не…

— Все это не так нужно было сделать!

— Не будь старомодной, старушка моя, — бесшабашно воскликнул Николай.

— Не называй меня так!

— Да смотри ты на все проще… Ну, не засылать же к тебе сватов, не выполнять же обряд венчания! И чего там еще нагородили наши предки? Устроим все по-современному, без архитектурных излишеств. Так и так, мол, и никаких гвоздей. Жарьте стерлядку, вытаскивайте спирт! Представляешь, какой переполох это произведет? — Он засмеялся и даже руки потер в предвкушении этого радостного переполоха.

Таня ничего не ответила, но на душе у нее стало еще более смутно, и она почему-то почувствовала себя вроде бы даже жалкой.

Вились комары, нудно пищали над ухом.

Деревянный тротуар, пересекая двор с пеньками и кочками, от калитки вел прямо к крыльцу с перильцами и крышей.

— Во время дождей здесь все раскисает, — объяснил Николай, — болотистое место.

Их не услышали, когда они вошли в прихожую. Николай поставил чемоданы у стены и прижал палец к губам: дескать, тихо, сейчас мы их огорошим!

В это время в приоткрытую дверь донесся низкий женский голос:

— Зачем он тебе? Ну зачем, зачем, я спрашиваю? Ты садишься перед ним и засыпаешь.

— Но ты уже забрала радиоприемник, холодильник, стиральную машину, — устало возразил глухой мужской голос. — А все это я своим горбом заработал.

— А я не работала?

— Как хочешь, а телевизор не отдам. Чтобы сидел перед ним твой хахаль…

— Ну хорошо, хорошо, храпи перед ним вволю! — воскликнула женщина.

Николай непонимающе посмотрел на Таню, пожал плечами и распахнул дверь. То, что он увидел, поразило его. В сумрачной комнате был такой ералаш, как будто хозяева переезжали на другую квартиру. Неуютом дохнули на него окна без штор, стол без скатерти, прислоненные к стене никелированные спинки кровати и сетка. Чемоданы перемешались с какими-то узлами, на холодильнике стоял приемник, на табуретках лежали стулья вверх ножками.

Мать сидела за одним концом голого стола, отец за другим.

Таня увидела пожилого грузного мужчину с простоватым, крестьянским лицом и еще довольно молодую красивую женщину, очень похожую на Николая. У нее были темные волнистые волосы, ярко мерцающие черные глаза и усики на смуглом цыганском лице. Полнеющую, статную фигуру охватывало белое платье без рукавов. На выпуклом предплечье выступали две изюминки — прививки от оспы.

— Что это у вас за разгром? — вместо приветствия спросил Николай.

Спорившие резко повернулись на голос. Отец — Сергей Вавилович — ошалело откинулся на спинку стула, обветренные толстые губы его задрожали, светлые ресницы захлопали, и он глухо, прерывисто проговорил:

— Вот, сынок… Уходит от нас мать…

Несмотря на крупную, грузную фигуру, он казался совсем беспомощным.

Мать — Клара Евгеньевна — страдальчески сморщилась. Жаркая, до испарины, краска обдала ее лицо. Таня увидела, что она сидела, сняв белые туфли. Они, наверное, жали. Ноги судорожно тыкались в туфли. Наконец Клара Евгеньевна обулась и, быстро подойдя к сыну, обняла его, поцеловала несколько раз и тяжело прошептала:

— Почему ты не предупредил телеграммой?

— Как же ты это… — начал было Николай, но мать остановила его:

— Потом, потом…

Николай выдвинул перед собой Таню и пробормотал:

— Вот… познакомьтесь — Таня Инютина… Моя… — Николай замялся и ничего больше не сказал.

Все некоторое время молчали, не зная, что делать и как себя вести. В этой тишине только раздавалось тихое мяуканье где-то закрытой кошки.

Клара Евгеньевна как-то заметалась на месте, хватаясь то за плечо сына, то за Танины плечи. А Сергей Вавилович так и сидел, безвольный, раздавленный. Он облокотился о стол, сжал голову руками, чтобы, должно быть, не видеть весь белый свет. Николай смотрел на него изумленно.

А Тане было стыдно и хотелось убежать, словно это она совершила что-то плохое. Ее присутствие сделало все происходящее еще более ужасным. И это ее мучило. Не замечая, она перекладывала и перекладывала с руки на руку свой шуршащий красный пыльник.

Первой пришла в себя Клара Евгеньевна.

— Милые вы мои, милые вы мои, — горячо зашептала она, обняв их сразу обоих. — Как я рада, что вы приехали! Ничего, ничего… Не обращайте на нас внимание. Мы тут сами… Идите сюда. Коля, веди гостью в свою комнату, — и она повлекла их в раскрытую дверь.

Комната, должно быть, сохранялась в прежнем виде, ожидая хозяина. Здесь было чисто. Стояла застланная кровать, письменный стол, на стене висел ковер, другую стену занимали полки с книгами. Окно размахнулось чуть не во всю стену; такие окна зовут «итальянскими».

— Пока отдыхайте, а я… А мы сейчас…

И она вышла, плотно прикрыв за собою дверь.

Таня села посреди комнаты на свой чемодан, облокотилась, на колени, подперла лицо ладонями. Сидела будто на вокзале.

— Фу, как нехорошо! — выдохнула она. — Им и так… А тут мы еще.

Щелкнув зажигалкой, Николай закурил, шумно выпустил дым, быстро подошел к окну, не задержавшись возле него, метнулся к дверям, обескураженно поскреб в затылке.

— Ну, выкинули номер старики! Убили! Это надо же! — воскликнул он.

В комнате, где еще недавно шел дележ, стояла мертвая тишина. Николай сел на пол у Таниных ног, как садятся на траву, обхватил руками колени.

— А ведь они любили друг друга… По крайней мере, так мне казалось, — заговорил он в недоумении и, словно пьяный, непонимающе огляделся вокруг.

Таня, успокаивая, прошлась рукой по его жестким кудлатым волосам.

— Сколько же ей лет? — задумчиво опросила она.

— Сорок, кажется… Пора бы уж и… А тут вон что… Ладно! — Он поднялся с пола. — Ты посиди здесь, а я пойду разведаю обстановку. — Уже у дверей он пробормотал: — Ну и ну, выкинули фокус…

Таня подошла к окну, смотрела через огороды на близкий лес. Доносилось печальное кукованье. «Зачем мы сюда приехали!» — затосковала она. Над головой противно ныли комары.

Таня с недоверием осмотрела комнату, прошлась по ней и почувствовала себя здесь чужой и ненужной. Она звонко хлопнула в воздухе ладонями, убила комара, еще раз хлопнула. И вдруг ей отчаянно захотелось домой, где все было таким привычным, родным, еще хранящим тепло отца.

Николай долго не возвращался. В соседней комнате слышались шаги, голоса, какие-то стуки: вот что-то упало, а вот вроде бы тарелки и вилки забрякали.

Наконец Николай пришел. Его возбужденное лицо было в испарине.

— Заждалась? — спросил он, улыбаясь и раскатывая засученные рукава. — Ты уж извини за всю эту заваруху. Мне так неловко перед тобой… Нежданно-негаданно влетели в эту тяжелую историю.

Они присели на кровать.

— Уходит она к какому-то инженеру. Батя обрисовал мне его так: небольшого роста, болезненный, сравнительно молодой и красивый. Но, слушай, самое главное: жена его утонула, и остались у него на руках два мальчонки. Это что же такое происходит?! Это уж какая-то достоевщина! Из жалости, что ли, она взваливает на себя чужих детей?

— Вполне возможно, — сказала Таня, но тут же задумчиво добавила: — Хотя едва ли — только из жалости…

Она смотрела в окно, а за ним уже стояла белая нарымская ночь. При ее свете вполне можно было читать. Таня и не знала, что здесь бывают такие призрачные, белые ночи. Горела далекая, бледная и бесконечно печальная заря. Из близкой тайги долетало щемящее сердце кукованье. Должно быть, кукушка принимала эту ночь за день.

Таня замерла, напряженно потянулась к окну. За решетчатой оградкой стоял невысокий человек в белом плаще с поднятым воротником. Сначала он смотрел в сторону крыльца, а потом медленно пошел по тротуару перед домом.

— Пожалуй, он, — прошептал Николай. — Она должна была сегодня переехать к нему… Наверное, сам не свой, не понимает, что случилось.

Таня вздрогнула. И опять ей стало тревожно и одиноко от этой бледной зари, точно она попала куда-то на край света.

— А может быть, просто прохожий… Пойдем, нас ждут. Переодеваться будешь?

Тане почему-то не захотелось распаковывать чемодан, да она и не почувствовала желания показаться родителям Николая как можно лучше и красивей.

— А это платье очень измятое? — спросила она.

Николай, осматривая, обошел ее, заботливо поправил воротничок, смахнул что-то с плеча.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша. Пойдем!

А в соседней комнате все уже было по-другому. Закуски и графинчики с вином украшали стол, накрытый жесткой от крахмала лиловой скатертью. Чемоданы, разобранная кровать и разные узлы, куда-то исчезли. В пустоватой чистой комнате припахивало духами и краской от блистающего свежевыкрашенного пола.