Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

она выглядит, но яркое ощущение влечения к женщине с этими характеристиками воспринималось моим телом, душой и разумом как нечто само собой разумеющееся. Я мучился и скучал, взглядом искал ее на улицах, что хуже всего, на эти три дня практически забыл о тебе. Благо душа приспособилась, и женщина и ее плечи и руки исчезли, а ты была все там же – на месте. Тебя не выжечь.

Иногда «призрак донора» – в видениях, нечто вроде дежавю, только более реальные. Когда они приходят во сне, это еще ничего, наблюдаешь со стороны за чужой жизнью – смутные силуэты, о которых ты почему-то знаешь так много, но воспринимается все как фантазия. Бывает, видения случаются в период бодрствования, и это обескураживает. Несколько раз реципиенты успевали покончить с собой, в такой ужас их приводили картины чужих жизней. Видения нестрашны сами по себе, но их проявление в период бодрствования заставляет поверить, что ты сходишь с ума. Я помню некоторые, особенно Радины. Она пересаживает души постоянно, ее ведущая поистрепалась, поэтому побочки с каждым разом мучают Раду все сильнее. Однажды я нашел ее у себя в кабинете. Она сидела, забившись в угол, махала рукой, пыталась отбиться от чего-то:

– Не надо! Не хочу! Б’ось!

Рада заикалась и всхлипывала, хотя обычно ее лицо – каменное изваяние. Я опустился перед ней на колени, а она все махала, едва не задевая меня по лицу.

– Что ты видишь? Рада, ну?!

– Ненавижу кошек! Кошек с пе’ебитыми лапками…

Оказалось, над Радой стоял старик – сумрачный, с плотной щетиной. Он тряс перед Радой кошкой, которую держал за шкирку. У кошки были выломаны и выкручены в разные стороны лапки, она разевала рот, причитая от боли, а старик все тряс и тряс меховой тушкой. Рада еще пару дней ходила будто побитая, постоянно щупала запястья, приговаривая:

– Побитые-пе’ебитые…

У меня есть гипотеза, которую, к сожалению, нельзя подтвердить опытным путем: видения соответствуют ярким или травмирующим впечатлениям, событиям из жизни донора. Реципиентов пугает сам факт зрительных галлюцинаций, а еще – восприимчивость, обусловленная связью еще не поглощенной души и синдрома «призрака донора». Приятные видения, разумеется, случаются реже, но все же случаются, и тогда реципиенты испытывают до того неистребимый восторг, что он остается с ними еще на некоторое время после полного поглощения. На мой взгляд, в подобном эффекте тоже нет ничего хорошего, ведь избыток бывает опаснее дефицита.

Я не мог полагаться на случайность подобных инцидентов, поэтому на сегодняшний день Аукционный Дом за проявление синдрома «призрака донора» и его последствия ответственности не несет. Это распространенный побочный эффект, и соответствующие бумаги гости нашего Аукционного Дома тоже подписывают. Их личная неспособность справиться с последствиями пересадки – уже не наша забота. Первое время я допускал несколько дней обязательной реабилитации в нашем медицинском центре, скорее для своих исследований, а не ради благополучия реципиентов; потом нужда в этом отпала. Сейчас деятельность моего Аукционного Дома – смысл и способ выживания для множества горожан. Когда выяснилось, что новые души действительно замедляют процессы старения, как следствие, продлевают жизнь, «лекарством от смерти» захотели обладать многие.

Конечно, существует лимит: пока что ни один из реципиентов не пережил порог в сто пятьдесят лет. При таком раскладе я не уверен, хватит ли мне оставшихся годов, чтобы разобраться до конца, но у меня есть Варлам, он доведет систему до ума. Пока мы пытаемся выяснить, как влияют естественные характеристики на процесс пересадки душ и сдвинется ли верхняя граница выживаемости при ее изменении, если снизить допустимый возраст пересадки. Кстати, возраст двадцать лет относителен, но оптимален. Мы не допускаем ни реципиентов, ни доноров младше двадцати. Ты можешь сказать, душа моя, что у детских душ потенциал еще более велик, и не ошибешься. Однако в нежном возрасте душа формируется, и я боюсь, что эксперименты с детьми приведут к хаосу. Их души еще не упорядочились, и последствия таких операций могут оказаться неприемлемыми для установленных мною душевных стандартов. Да и где ты найдешь столько ненужных детей, к сожалению, за детей люди держатся до победного. Даже в Окраинах, даже во имя благородной цели, подвига детей отдавать не хотят, жалко. После двадцати не жалко, вот он, срок годности неистребимых привязанностей.

И все же для относительного долголетия недостаточно одной пересадки, иначе весь смысл душевной индустрии быстро бы обвалился, как карточный домик. Со временем донорская душа утрачивает свои свойства, по факту, приходит в негодность. Критически важный нюанс заключается, как я уже говорил, в том, что, однажды вмешавшись в естественный для организма ход вещей, бросить все просто так невозможно. Отсюда необходимость подсаживать души с периодичностью раз в два года. Установив эту закономерность, я окончательно утвердил важность и весомость процедуры для всего Города.

Сначала я долго копошился с патентом в Прогрессивном Центре. Душа моя, коллеги по цеху меня никогда не жаловали, так было еще при тебе, но мне не требовалось их одобрение. Формально – все же требовалось. Можешь представить, как меня раздражала необходимость доказывать что-то умам столь ограниченным? Первые шаги на пути к величию нашей идеи были невыносимы. Записи операции (твою я предусмотрительно скрыл) и вся документация не казались достаточно убедительными. Мне нужно было провести новую операцию, проблема была лишь с донором. Даниил больше не мог их поставлять, это было незаконно. Чтобы облагородить правомерность собственной процедуры, я приложил официальную бумагу, подтверждающую добровольное пожертвование донором своего тела науке. Подлинность проверять не стали, хоть здесь положились на мою способность подделывать нужные бумажки. Добровольцы из Кварталов жертвовали собой ради вознаграждения в пользу семьи. Подлинность документа никого не интересовала: вот печать, подпись, а до судьбы квартальных кому какое дело. Но для показательной операции мне требовались не только легально добытый донор, но и реципиент.

Я месяцами шатался по Кварталам и Городу в поисках добровольца. Им стал один из ударников, в тот момент он был тяжело болен, считай обречен. Еще было неясно, как такие серьезные заболевания влияют на качество души, и ведущей в частности (влияют, но не фатально), но выбора особо не было.

Анатолию Вислоухому было за пятьдесят, рак жрал ему желудок, а бывшая жена – ударническую пенсию, поэтому, когда я рассказал ему о рисках, о том, что душа сделала с тобой, он только плечами пожал:

– От меня и так по кусочку надкусывают, а так хоть за раз. Инка дочке новый монитор купит, навороченный.

Операция прошла успешно, и Анатолий купил монитор дочке сам, взбодрился, помолодел и вместо года протянул еще десять