Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

– Данечка, думаешь, я соглашусь быть второй?

– Вы оба с ума сошли. – Даниил ткнул тебе пальцем между ключиц, затем так же раздраженно ткнул в меня – сквозь воздух. Ты удивленно откинулась назад, съезжая задницей с подлокотника, и я заметил, как от злости Даниила у тебя побежали мурашки, покрывая руки рябью, встали соски. – Он не понимает, что вытворяет. Я не хочу, чтобы он делал это с тобой.

Ты нахмурилась, взяла Даниила за подбородок, вгоняя обкусанные ногти ему в кожу, отвернула его лицо от себя.

– Меня не волнует, чего ты хочешь.

Ты не могла ответить иначе. Ты слезла с Даниила, на его лице остались красные зазубрины, подошла ко мне, осторожно положила голову мне на плечо.

– Это важно для Николая.

Даниил мотнул головой, не выдержал, сдался, а я внутренне торжествовал, потому что мы делали так каждый раз, когда ты любила кого-то чуть больше, – один злорадствовал, другой мрачно терпел. В тот день я уже победил, Даниил это знал, ты знала тоже, поэтому взяла меня за руку с особой нежностью:

– Мы же семья.

– Только мы можем позаботиться друг о друге, – встрял я, чтобы урвать еще одну недовольную гримасу с лица Даниила.

– При чем здесь забота?

– Хватит. – Ты не хотела ссориться, ты морщилась от усталости, и широкие темные брови тут же щетинились.

Ненадолго замолчали.

– Начнем?

Ты кивнула. Пижамные штаны свалились на пол. Это было не обязательно, но тебе не хотелось, чтобы мешалась одежда.

Ты вошла в стерильную зону. Мы с Даниилом остались у смотрового стекла. Я проверил пульт управления. Два экрана с показателями (твоими и донора), большая красная кнопка запуска посередине, слева несколько рядов лампочек, сигнализирующих об исправности работы холодильника и механизма, справа – сосок для ручного управления Машиной-616, наконец, тревожный маячок наверху, который, как я думал, в тот день ни за что не загорится. Данте глядел на тебя, мне же приходилось постоянно переключаться – твое смуглое бедро в тоненькую полоску растяжек и уровень насыщения крови кислородом, стоптанные, будто обмазанные пылью пяточки и выключатель для контрольной проверки Машины-616. Тогда-то я и понял, ужасно отчетливо, что между нами все-таки было смотровое стекло, пульт управления, душевная наука. С Даниилом сложилось иначе. Он все равно находился гораздо ближе, а связывающая нас пуповина надорвалась и болталась, как безжизненный ошметок плоти. Возможно, поэтому не сработало.

– Она жуткая. – Ты неуверенно коснулась Машины-616, но аппарат не пошевелился. К твоему удивлению, он оживал по моей команде. – И он тоже. – Ты указала на донора.

Он лежал на соседнем столе, почти все тело, кроме грудной клетки и шеи, спрятано под простынями. Он был под наркозом, хотя ты и без этого была к нему равнодушна. Я всегда думал, что твоя профессия, дело твоей жизни обязывало тебя любить людей, но нет – они манекены, они тебя не беспокоили и не развлекали.

– Ложись и постарайся не двигаться. Иначе собьются показатели, и не получится закрепиться. – Я говорил, не отрывая взгляда от приборной панели, и сам не заметил, как мысли склубились вокруг операции, она стала центром смысла, вытолкнула тебя, превратила в часть эксперимента.

Вот ты и знаешь.

Ты притихла. Было слышно только Машину-616, в спящем режиме она нетерпеливо жужжала. Данте вдруг сжал мой локоть, я недовольно дернулся, отвлекся, не успел нажать кнопку пуска. Ты приподняла одну ладошку и зацепила указательный палец за средний. Наш импровизированный знак, тайное признание, которое никто не решался произносить вслух. Даже сейчас, когда волнуюсь слишком сильно, невольно цепляю указательный палец за средний. Уверен, ты видишь. Я тоже.

– Десять секунд до старта.

– Обязательно – вот так?

Я не ответил. Мне несложно было простить Даниилу нервозность. У меня была операция, Душелокатор, Машина-616, весь мир, полный чужих душ, а у него, кроме тебя, ничего не оставалось.

– Восемь. Семь.

– Хре́ново ты чудовище.

– Три. Два. Один. Вывожу донора из наркоза.

При операции будить донора до конца не обязательно, на всякий случай я привязал его ремнями к операционному столу. Раздалось шипение, поручни протолкнули активное вещество через Душелокатор, и показатели на панели выровнялись окончательно.

Я мог бы вспомнить, как впервые поцеловал тебя, когда ты штопала пиджак, а я не удержался, выхватил его у тебя из рук (к черту, все к черту, иди сюда), и мы буквально врезались друг в друга; как ты ласково ставила на мой стол кружки с кофе, малиновым чаем, если вдруг болел, пока я рылся в записях и пытался найти самую нужную страницу, подобрать слово, значение; как ты заставляла раздеваться догола перед сном, потому что и здесь одежде между нами не было места, потому что она твоя третья (первая?) любовь, а между нами должна быть только кожа; как мы гуляли втроем по набережной, тополя и черемуха, выпитые бутылки, нитки на одежде, «так-то», я до сих пор пряжей наматываю это слово на шею, внешности-внутренности, то самое «я соскучилась», пригоревшие драники. Столько всего, что я мог бы вспомнить, но когда я нажимал на большую красную кнопку, в моей голове опустело, там уже не было тебя, звучало то, к чему я был так близок, – будущее наших душ.

Машина-616 вздрогнула зелененьким огоньком. Клешня медленно распрямилась, потянулась, почти принюхиваясь, как хищное животное, чующее под собой живую плоть. Сначала вцепилась в донора.

– Невероятно.

Клешня поиграла лазерами, пытаясь закрепиться в нужной точке. Наконец вытянулась и вжала тело донора в стол. Машина-616 загудела, и скоро по тонкой алмазной трубке поползло дымчатое вещество. Я активировал секундомер. Тело донора задергалось, я увидел бездушевный шок в первый раз. Когда Машина-616 мигнула двумя зелеными огоньками, индикаторами успешного проведения операции, я выдохнул.

– Он что, умер?

– Конечно нет.

Я не хотел его обманывать, но Даниил изводился от волнения, глупо было лишний раз его провоцировать. В конце концов, я не знал наверняка, умрет донор или нет, скорее, активно предполагал, просто повезло, просто оказался прав, но Даниилу это знать не стоило. Секундомер впервые зафиксировал длительность бездушевного шока – всего двадцать семь секунд. Зря люди так упорно не верила в спасение души – я выяснил, что жить без нее невозможно. Медлить было нельзя. Тогда я понятия не имел, что в созданном мною холодильнике извлеченная душа может храниться довольно долго, и нажал красную кнопку.

– Перехожу ко второй фазе. – Дотянулся до громкоговорителя: – Лежи смирно.

Я жалею, что был так груб. В других обстоятельствах ты бы не смолчала, а тогда и вправду замерла, только поджала губы, обижаясь. Возможно, ты просто приняла