Дорога в Омаху - Роберт Ладлэм

— Прекрасно, командир Пинкус! Комфортабельный бивак в боевых условиях значительно поднимает моральный дух войск. Точный адрес известен? Я должен сообщить его маленькому Джозефу в Бостон, потому что скоро к нам прибудет подмога.

— Запоминайте: поместье Старый Уортингтон, Бич-Роуд, владелец — Сидни Бирнбаум. Я не уверен, есть ли у дома номер. Но найти его совсем не трудно по фасаду, окрашенному в ярко-синий цвет, который так нравится сестре Шерли.

— Хорошо, командир Пинкус! Вспомогательные силы выделены нам из элитного корпуса, так что дом-то уж они всегда найдут. Еще что-нибудь?

— Скажите жене Пэдди, куда мы едем. На тот случай, если разминемся в пути.

Передав полученную им информацию Эрин Лафферти, Хаук услышал от нее предельно краткий ответ:

— О Господи, слава тебе! Мне придется иметь дело с кошерными мальчиками. И позвольте заметить вам, генерал, кто-кто, а они-то всегда знают, где раздобыть мясо получше и самые свежие овощи!

— По-видимому, вы бывали там прежде?

— Бывала там! Не сообщайте священнику моего прихода, но великий Сидни и его прелестная жена Сара заставили меня стать крестной матерью их мальчика Джошуа, — так, как это делается у евреев. Джош для меня что сын родной, и мы с Пэдди молим Бога, чтобы он и Бриджи поладили, если вы понимаете, что я имею в виду.

— А как насчет священника вашего прихода?

— Откуда он, черт возьми, узнает? Он пьет разные там французские вина и доводит нас до умопомрачения своими разглагольствованиями относительно их «букээта». В общем, ни рыба ни мясо!

— Тигель, да и только, — отозвался спокойно Хаук и спросил затем, усмехаясь: — А вы никогда не думали о том, чтобы увидеться с Папой Римским? Я знавал одного, он рассуждал примерно так же, как и вы.

— Травите байки! Тупая ирландская корова, и думает так же, как я?

— Смиренные да наследуют землю, ибо на их плечах покоится праведность всего человечества!

— Вы что, насмехаетесь надо мной? Если это так, то мой Пэдди хребет вам переломает!

— Я и в мыслях такого не имел, мадам, — ответил Хаук, и, разглядывая профиль Эрин Лафферти, этот солдат, считавшийся одним из самых ловких и искусных в рукопашном бою офицеров, когда-либо служивших в армии, добавил: — Что же касается его, то уверен, что он сделал бы это. Запросто стер бы меня с лица земли.

— Ну, он это и впрямь может. Да и мальчик мой ему под стать!

— Главное, у него есть вы.

— О чем вы там толкуете? Видит Бог, я давно уже не в том возрасте!

— Я значительно старше вас. И вообще эти вещи не связаны друг с другом. Я просто хотел сказать, что это честь для меня — быть знакомым с вами.

— Право же, солдат, вы меня смущаете!

— Я не думал этого делать!

Эрин Лафферти выжала акселератор до пола, и машина рванулась вперед.

Вольфганг Хитлах, урожденный Билли-Боб Бэйю, прошел через турникет и, придерживаясь указателей, двинулся по широкому коридору аэропорта Лоуган в отделение выдачи багажа. Ему, одному из трех высокооплачиваемых — чтобы не сказать сказочно щедро — бойцов отряда особого назначения, сформированного бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», предстояло встретиться с остальными двумя «камерад» на огороженной парковочной площадке напротив стоянки такси. В качестве опознавательного знака он имел при себе сложенный вдвое номер «Уолл-стрит джорнэл» с обведенной красными чернилами статьей, но не «Майн кампф», на чем он так упорно настаивал.

Если бы он не нуждался столь отчаянно в работе, то отверг бы из принципа сделанное ему предложение. «Джорнэл» был хорошо известным символом деградированных, страждущих денег демократий, и его следовало бы сжечь вместе с девяносто девятью процентами остальных издаваемых в стране газет и журналов, начиная с презренных «Амстердам ньюс» и «Эбони», публиковавшихся в Гарлеме для его обитателей, нью-йоркский Гарлем представлялся ему своего рода инкубатором, воспроизводящим неполноценных черномазых возмутителей спокойствия, а Уолл-стрит — военным лагерем, созданным втихую на еврейские деньги. Но, к сожалению, Вольфганг остро нуждался в куске хлеба, поскольку благотворительные чеки, позволившие ему получать пособие, были отобраны у него в отделе по вопросам безработицы подозрительным черномазым клерком. И, вопреки своим мировоззренческим устоям, он взял аванс в двести долларов и авиабилет.

Он знал только одно: на него и его «камерад» возложена защита семи человек, скрывавшихся от властей, причем трое из них были военными. Это означало, что там будет шестеро боевиков, охраняющих четверых штатских, — ничего себе, хороший кусок штруделя[127], который полюбил он во время двухмесячных занятий в горах Баварии, где его готовили к подобной деятельности господа из «Четвертого рейха»[128].

Вольфганг Хитлах, с «Джорнэл» в одной руке и ручным багажом в другой, ловко лавируя между машинами, успешно пересек пару подъездных путей, отделявших его от автостоянки. «Ни в коем случае не привлекать к себе внимания!» — думал он, шагая сквозь предзакатный солнечный свет к огромному гаражу. Данное ему поручение было столь секретно, что, если верить бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс», он не имел права и слова проронить о своей работе даже фюреру, если бы тот был жив, а такая возможность, натюрлих[129], не исключается. По-видимому, предстояло охранять лиц столь высокого ранга, что правительство не решилось положиться на слабаков неарийского происхождения, просочившихся в секретные службы.

«Где же его „камерад“?» — недоумевал он.

— Ты Вольфи? — обратился вдруг к нему чернокожий гигант, вынырнувший из-под сени круглого бетонного столба.

— Что?.. Кто?.. Что вы сказали?

— Ты что, не слышал меня, шибздик! У тебя в руках газета, и красные чернила мы разглядели еще тогда, когда ты переходил те две дорожки. — Черный исполин протянул с улыбкой руку. — Приятно познакомиться, Вольф! Кстати, чертовски странное имя...

— Да-да... Пожалуй, это верно. — Нацист принял предложенную руку так, словно боялся, коснувшись этой плоти, подцепить заразу на всю свою оставшуюся жизнь.

— Похоже, неплохая халтура, братец!

— Братец?

— Позволь же представить тебя нашему партнеру, — продолжал великан, указывая рукой себе за спину. — И не пугайся того, как он выглядит. Когда мы покончим с этим делом, он немедленно облачится в свои обычные лохмотья. Знаешь, Вольфи, ты бы никогда не поверил, чего только не наговорят эти старые гадалки и их усатые мужья!

— Гадалки?..

— Иди сюда. Роман, познакомься с Вольфи! Из-за колонны появилась вторая фигура — мускулистый мужчина в струящейся складками оранжевой блузе, с синим кушаком, обернутым вокруг талии над плотно обтягиваю щими тело черными брюками, с черными как смоль волосами, колечками ниспадающими на лоб, и с золотой серьгой в ухе.

"Цыган! — пронеслось в голове у Вольфганга. — Молдавские попрошайки и прихвостни! Похуже евреев и негров! Дейчланд юбер аллес[130]. И уж, конечно же, Германия превыше всех цыган!

— Хэлло, мистер Вольфович! — крикнул человек с серьгой, протягивая руку. Ослепительно белые зубы под черными усами никак не соответствовали представлению Вольфганга о том, каким должен быть его «камерад». — По форме ваших глаз я могу сказать, что вам предстоит долгая-долгая жизнь и будете вы обладать огромным капиталом! И за эту ценнейшую информацию я не потребую с вас денег: ведь мы работаем вместе, не так ли?

— О, великий фюрер, где ты, черт возьми? — прошептал Хитлах, пожимая с отсутствующим видом руку цыгана.

— В чем дело, Вольфи? — спросил огромный черномазый, сжимая своей могучей ладонью плечо Вольфганга.

— Ничего-ничего!.. Вы уверены, что это не ошибка? Вас действительно направило сюда бюро по трудоустройству «Кадры плюс-плюс»?

— А кто же еще, братец? И, насколько можем судить мы с Романом, нам повезло: это называется найти хлеб прямо на улице... Да, меня зовут Сайрусом, Сайрусом Эн, моего дружка — Романом Зет, а тебя — Вольфи Эйч[131]. Конечно, мы никогда не спрашиваем, как звучат и пишутся наши фамилии полностью, поскольку это не имеет особого значения: в них столько разных и отличных друг от друга букв, ведь верно, братец?

— Яволь! [132]— Вольфганг кивнул, потом побледнел. — Я хочу сказать, что вы совершенно правы... брудер[133].

— Что?

— Братец, — поправился мгновенно Хитлах извиняющимся тоном. — Братец... Я хотел сказать «братец»!

— Не огорчайся, Вольфи! Я тебя понял: я тоже говорю по-немецки.

— Говоришь?

— Да, черт возьми! А почему, думаешь ты, я был в тюрьме?

— Потому что говорил по-немецки?

— Вроде того, малыш, — молвил темнокожий гигант. — Видишь ль, меня, химика на одном из государственных учреждений, одолжили на время Бонну, чтобы я поработал там на заводе в Штутгарте и помог в осуществлении некоего проекта по изготовлению удобрений, только это были не...