Мост через огненную реку - Елена Прудникова

В казармы он не пойдет – умрет, а в таком виде туда не сунется. Надо обойти друзей – кто-нибудь из привратников, хочется надеяться, все же доложит господину, но это не сейчас: в темноте спустят собак, не разбираясь. Если все же никто не доложит, можно дождаться, когда Крокус выедет из дому в свое министерство, и окликнуть. Но это тоже только завтра, барон раньше полудня не выезжает. А сейчас-то что делать? Попробовать найти приют во Вшивом замке? Туда-то его пустят, там такие в самый раз… Надо было идти сразу, пока еще светло, а не бродить по дому. Он кое-как, ощупью, спустился с крыльца, отметив, что в довершение всех радостей еще и колени дрожат, наткнулся на какую-то доску и, выругавшись, вернулся обратно. Нет, босиком в темноте не дойти, да и через ворота ночью его не пропустят, не та персона. Значит, остается одна первоочередная и насущная задача – дожить на этом крыльце до завтрашнего дня. А ведь ночь едва наступила…

– О Боже, – вздохнул Бейсингем, – если бы ты был, самое время было бы сейчас объявиться…

Но ничего не произошло, кроме усиления ветра. Только этого и не хватало! Может, пойти в конюшню? Нет, конюшня наверняка тоже сгорела, а на дворе мусора по колено, пока будет в темноте добираться, еще хуже ноги изуродует…

Энтони вроде бы даже задремал, хотя никогда не подумал бы, что можно дремать в такой холод, и не сразу понял, что простучавшая по улице карета остановилась у бывших ворот бывшего дома герцога Оверхилла. Минуту спустя в воротах показалась темная фигура, по виду и походке женская. Женщина пропала в тени дома, шорох шагов замер.

– Ах ты, сука, – услышал Бейсингем. – Ах ты…

По правде сказать, он даже не все слова знал. Кое-что было из солдатского лексикона, кое-что даже из морского, многое из словесных богатств Вшивого замка, и еще совсем уж незнакомые обороты. Он слушал затейливую тираду, считая витки и ощущая, как мир стремительно возвращается на положенное ему место. Пятнадцать, шестнадцать… ах ты, язви тебя в ногу… восемнадцать… чтоб тебя жеребячьим хреном припечатало… двадцать один… вот это баба!

На двадцать четвертом витке тирада оборвалась. И тогда Энтони Бейсингем, от восхищения даже чуть согревшись, выдохнул:

– Браво!

Эстер Норридж, герцогиня Баррио, весь день ездила по делам и с визитами, которые она честно копила последние десять дней. И везде только и было разговоров, что об освобождении Энтони Бейсингема и предстоящем примирении любящих сердец. Эстер не сомневалась, что пожар в доме герцога был подстроен нарочно, чтобы, выйдя из ворот тюрьмы, у него не было иного пути, кроме как во дворец. Мало кто смотрел на вещи столь же радикально, однако все сходились на том, что поговорка «насильно мил не будешь» существует не для венценосных особ.

Покончив наконец с утомительной болтовней, она направилась домой, но, проезжая по Жасминовой улице, не стерпела. Велев остановиться возле выбитых ворот особняка Оверхиллов, вылезла из кареты, прошла во двор и, повернувшись лицом к обгорелой стене, где сквозь бывшие окна равнодушно светили звезды, представила лицо королевы. Дальнейшее не требовало усилий.

– Ах ты, сука! – выдохнула она во тьму. – Ах, ты…

Тут, в темноте и тишине разоренного особняка, Эстер, наконец, дала себе волю. Дрянь, гадина, такой во Вшивом замке самое место! Выругалась всласть, сколько душа просила. Когда она закончила, откуда-то со стороны бывшей входной двери послышалось негромкое:

– Браво!

Герцогиня замерла, вглядываясь: в темноте сгоревшего крыльца шевельнулся еще более темный сгусток тени, шевельнулся и застыл. На всякий случай она положила руку на пистолет:

– Кто здесь!

Из темноты послышался смешок, и тот же голос ответил:

– Хозяин!

Интересно бы знать, хозяин дома или просто Хозяин? Странная модуляция голоса, однако… Мгновение спустя она поняла, что это сочетание насмешливости и нутряной дрожи, которую ее собеседник изо всех сил пытается сдержать. Просто Хозяин не мерзнет…

– Это вы, Бейсингем? Что вы здесь делаете?

– Размышляю о бренности бытия… Все преходяще. Был дом – и нет дома, был генерал – и нет генерала. А тело, именуемое бренным, которое так просто убить, живет…

Нет, это определенно Красавчик, никто больше в таком месте и в таком положении на подобную тираду не способен. Но Эстер было не до философии. Она размышляла. Бейсингем вышел на свободу не раньше четырех-пяти часов вечера. Сейчас он должен лежать на кушетке в королевском будуаре, в купальном халате, и потягивать кофе. Чего ради он сюда приперся, во имя каких нежных воспоминаний? Она оборвала мысль в полете. В конце концов, какого черта… Еще не хватало куртуазностей ночью во дворе сгоревшего дома.

– Бейсингем, – спросила она в лоб, – что вы здесь делаете? Вам что, некуда пойти?

Снова смешок.

– Как раз об этом я и размышляю… Дома эфемерны, а условности постоянны.

– Пойдемте со мной, – сказала она. – Без условностей… Если будет ломаться, она найдет, что сказать. Сегодня еще не все слова произнесены. Но Красавчик послушно поднялся и, чертыхаясь, двинулся к ней.

– Прошу прощения, сударыня, что заставляю вас ждать, – перемежая речь невнятными восклицаниями, на ходу говорил он. – Здесь столько всякой дряни во дворе, и темно, как…

– …как в полночь у кобылы в заднице, – докончила за него Эстер любимое армейское присловье. – Не спешите, Бейсингем. Я подожду.

Наконец, они сели в карету. Лошади тронулись, свет от укрепленного над соседними воротами фонаря плеснул в окно, осветив на мгновение заросшее напряженное лицо, настороженные глаза. Ах, чтоб тебя, он ведь даже не спросил, с кем и куда едет!

– Успокойтесь, Бейсингем, – бросила она, откидывая капюшон плаща. – Вы противный тип, я вас терпеть не могу, но убивать и есть не стану.

– Благодарю, герцогиня. Я с самого начала надеялся на это.

– Так вы меня узнали? Интересно, как именно? – холодно осведомилась Эстер.

– Догадался. Кто же еще из дам, что ездят в каретах, может знать подобные выражения? – Голос Бейсингема снова звучал изысканно-безмятежно. – Да еще употреблять их с таким мастерством…

«Вот ведь сукин сын!» Эстер невольно усмехнулась. Красавчик, при всей его нестерпимой язвительности, всегда был ей симпатичен, что-то есть в нем такое… настоящее. Но несет от него совершенно оглушающе: потом, немытым телом, гарью, еще какой-то невообразимой гадостью. Подумать только, во что превращается дворянин, лишенный горячей воды и лакеев! Нет, будь он хоть трижды герцог, через парадный вход она его точно не поведет.

Карета въехала во двор и остановилась возле дверей кухни – герцогиня Баррио предпочитала этот способ проникновения в дом любому другому.