Клич - Зорин Эдуард Павлович

63

— А я вас давно уже ждал. Подзадержались, сударь, — сказал Столетов, выходя из-за стола и обнимая Бонева.

Константин Борисович ревниво разглядывал генерала: изменился, почернел, осунулся, выгоревшие до белоты усы обвисли, и весь он какой-то взъерошенный и нахохленный. Но мундир, как всегда, сидит ладно и, несмотря на жару, застегнут на все пуговицы.

— Николаша! — крикнул генерал, высовываясь в окно.

Вошел Золотухин, такой же, как и Столетов, загорелый и осунувшийся, но с молодецкой улыбкой на губах, и водрузил на стол попахивающий дымком, надраенный до зеркального блеска, дорожный генеральский самовар.

— Как приказывали, вашбродь, — сказал он и, замявшись, оглядел гостя.

— Что, не узнал? — спросил Столетов.

— Да как же не узнать, — простовато отвечал Золотухин. — Здравия желаю, Константин Борисович!

— Здравствуй, Коля. — Бонев с особенной теплотой пожал денщику руку.

— А вы ничуть не изменились, — сказал Золотухин. — Я рад.

— И я рад, — подхватил Бонев. — Вот и снова мы вместе…

— Шашлычки прикажете подать? — спросил денщик.

— По-столетовски? — улыбнулся Бонев.

— А это как водится, — с шутливой степенностью подтвердил Золотухин (знай, мол, наших!). — Николай Григорьевич нынче сами расстарались.

— Пировать так пировать. — Столетов отодвинул разложенные на столе бумаги и карты. — Вот, полюбуйтесь, — заметил он, — своих толковых карт у нас нет, используем австрийские, да и те никудышные. Да садись ты, Костя, не стой, как истукан, мы ведь с тобой, чай, не на царском смотре.

Вот-вот, теперь узнавал Бонев прежнего своего друга, лихого полковника; задирист, как и в былые времена, когда с солдатской прямотой ставил на место явившегося в Красноводск заносчивого инспектора от закавказского наместника великого князя. Тогда он поплатился переводом в Уральский полк и, если бы не заступничество Милютина, до сих пор, наверное, обретался бы в забытом Богом и людьми захолустье.

— Постой, — сказал Бонев, — есть у меня для тебя подарок… Принеси-ка, любезный, — обратился он к топтавшемуся у стола Золотухину, — мой баул из возка.

Дешцик обернулся мигом. Подмигнув Столетову, Константин Борисович извлек из баула две бутылки розового вина.

— Ого, — сказал Столетов, — неужели болгарское?

Теперь, когда он уже окончательно отрешился от дел (бумаги и карты сиротливой горкой высились на краю стола), весь он прямо преобразился: ни тебе былой задумчивости, ни раздражительности, которая так неприятно поразила Бонева в первые минуты их встречи. Широким жестом гостеприимного хозяина Столетов предложил располагаться поудобнее.

Коля Золотухин торжественно внес просторное глиняное блюдо с дымящимися шашлыками, от которых исходил такой аромат, что Бонев невольно проглотил слюнки. Куски подрумяненного мяса были переложены золотистыми кружками репчатого лука и зеленью.

В туркестанском походе, на пустынном берегу злого Каспийского моря, жили, бывало, офицеры одною дружной семьей: собираясь вместе, не только играли в карты, но и являли друг другу свои таланты; были среди них отменные рассказчики и певцы, были и поэты, сочинявшие шутливые стишки и эпиграммы, — по этой части особенно выделялся поручик Сабуров, смешливый и задиристый молодой человек из Спасс-Клепиков, что под Рязанью (во время одной из вылазок в аул Байрам-али он исчез бесследно); Николай Григорьевич в полотняной рубахе, засучив рукава, чудодействовал у жаровни: шашлык по-столетовски не имел себе равных (Столетов говаривал, что умением своим обязан черкесам, к которым, случалось, наведывался в гости, когда служил в Адагумском отряде). Все они были тогда молоды, жизнь только начиналась, и все, что они делали, казалось им простым и легко достижимым ("Действия красноводского отряда в условиях исключительно сложных для русского человека представляются мне поистине героическими", — писал в те годы Милютин начальнику штаба Кавказского военного округа генерал-майору Свистунову).

— А я вот так и не выполнил своего обещания, — сказал Столетов, — не навестил тебя в Подольске.

— Так что с того, еще насидимся с тобой за самоваром, — ответил Бонев, налегая на шашлыки. — А у тебя, гляжу, не убавилось пороху в пороховницах?

— Порох есть, — улыбаясь, кивнул Столетов. — Но трудно, Костя. Я ведь не жалуюсь, ты знаешь. И ополченцев своих люблю. И они в меня, кажется, поверили. Однако финансовое ведомство на каждом шагу вставляет палки в колеса. Не хватает обмундирования, плохо с обувкой, а уж о вооружении и не говорю. С нашими-то берданами да против английских винтовок!..

— Ходят слухи, что ополченцы не примут участия в деле?

— Чепуха! — воскликнул Столетов. — Но, впрочем, такие мнения были. Пришлось поспорить. Милютин поддерживает меня. И вот, кажется, все решилось: идем с передовым отрядом генерала Гурко. На болгарскую землю первыми должны вступить болгары — таково мое твердое убеждение… Тебе, Костя, в полную власть отдаю все наше санитарное хозяйство.

— Погоним турок до Константинополя?

— Не знаю. Но на легкую победу не рассчитываю. В одно только верю безусловно: для несчастной Болгарии скоро настанет решительный час. От задуманного не отступим, на полпути не остановимся…

Столетов потянулся к стакану.

— Да что замолчал ты, Константин Борисович? — вдруг прикоснулся он к руке Бонева. — Или не рад?

— Думаю я, Николай Григорьевич, думаю…

— Крепко думай, Костенька. Вот ежели бы в наших штабах тоже думали!.. А то интригуют и суетятся; не понюхав пороху, уже сверлят дырочки для орденов… Но — хватит, — оборвал он себя, — что это я вдруг разбрюзжался? Уж не старость ли, а?

— Неугомонная ты душа, — добродушно сказал Бонев, — тебе до старости еще ох как далеко.

— Далеко, далеко, — кивнул Столетов. — Однако и ты расскажи о себе, любезный Константин Борисович. Три года не виделись…

Но рассказать о себе Боневу не пришлось. За окном послышались шаги, дверь отворилась, и в комнату вошел запыхавшийся офицер для связи.

— Генерала Столетова срочно в штаб.

— Ну вот и побеседовали, — поморщился Николай Григорьевич.

— Я с тобой, — сказал Бонев, и они вместе вышли из хаты.

В штабном помещении, куда они прибыли, было людно. В приемной глаза рябило от эполетов и аксельбантов. Среди военных встречались и штатские. Наибольшее оживление царило у окна, откуда доносился рокочущий голос генерала Скобелева.

— А, Николай Григорьевич, — выбрался он из плотного окружения и с чувством пожал Столетову руку. — Вот, только что вас вспоминал, а вы тут как тут. Не сочтите за назойливость, подтвердите правильность моего рассказа, а то молодежь сомневается…

Скобелев, как всегда, был небрежно-элегантен и чуточку смешлив. Кое-кого раздражала его бесшабашность вкупе с грубоватой прямотой, но Столетову он нравился. Они всегда находили общий язык, еще в те далекие годы, когда двадцатисемилетний капитан Генштаба Михаил Скобелев прибыл в красноводский отряд с Кавказа для дальнейшего прохождения службы. До этого он уже побывал у генерала Абрамова и принимал участие в стычках на бухарской границе.

— Да что же я должен подтвердить? — поинтересовался Столетов.

— Я вот рассказывал о своей вылазке к Сарыкамышу, так никто не поверил, что со мной не было никого из моих казаков, а только два туркмена.

— Все правильно, господа, — обратился Столетов к обступившим его офицерам. — Михаил Дмитриевич действительно ходил к Сарыкамышу с двумя туркменами из числа приближенных нашего друга Атамурад-хана… Кстати, из экспедиции он привез прекрасную карту местности, которую высоко оценил наш замечательный топограф Иероним Иванович Стебницкий.

— Благодарю вас, Николай Григорьевич, — прогудел Скобелев, слегка обнимая генерала. — А вы, должно быть, тоже к великому князю главнокомандующему?

— Вызван офицером для связи.

— А, это по поводу вручения вашему ополчению Самарского знамени. Между прочим, сюда недавно заходил художник Каразин, о вас расспрашивал… Ну, успеха вам! — Он снова крепко пожал Столетову руку и отошел на прежнее место к окну, откуда тотчас же послышались новые взрывы хохота.