Клич - Зорин Эдуард Павлович

После обычных приветствий речь, естественно, зашла о предмете, который в эти дни был у всех на устах, — о войне, о турках и о коварных англичанах, которые продолжали строить свои козни, но напыщенный вид Скопина, его безупречный сюртук и белоснежные перчатки, которые он небрежно вертел в руке, позволяли присутствующим догадываться о цели его визита, тем более что в кругу их общих знакомых уже давно поговаривали о нежных чувствах, которые он питал к Марии.

Граф достал из кармана массивный золотой портсигар и попросил разрешения закурить.

Он очень волновался, не сразу зажег спичку, прикурил с третьего раза и уронил портсигар на пол.

— Плохая примета, — не подумавши сказала Бек-Назарова-старшая. Граф быстро справился со смущением и вдруг, набравшись смелости, заявил, что пришел просить руки ее дочери.

Хотя ничего такого, чего нельзя было бы предположить заранее, в его словах не было, тем не менее княгиня растерялась и не нашлась что ответить. Лицо ее сделалось жалким, и она разрыдалась, Старичок тут же, вскочив с кресла, принялся вокруг нее хлопотать и подпрыгивать, а очень удивленный граф смотрел на княгиню во все глаза, не зная, как ему поступить: чего-чего, а столь бурного взрыва материнских чувств он никак не мог предвидеть.

— Простите, мадам, — сказал он, — если я вас обидел какой-нибудь неосторожностью. Но мое отношение к вашей дочери столь искренно и нежно, что я не счел возможным давать волю слухам и сплетням и откладывать решение своей судьбы на неопределенный срок. Мне хотелось бы сегодня же услышать ваше решение…

Столь категорическое заявление вызвало целую бурю: если до этого княгиня плакала тихо и в платочек, то теперь она откинулась на спинку кресла и залилась такими слезами, что граф смешался окончательно.

— Да скажите, что же, в конце концов, происходит в этом доме? — воскликнул он и, подняв глаза, замер с открытым ртом: в дверях напротив стояла юная Бек-Назарова. Она была так же прекрасна, как и всегда; как и всегда, лучились ее большие глаза, подчеркнутые черными стрелами бровей; как всегда, по упругим щечкам разливался очаровательный румянец и так мило подчеркивали их упругость нежные ямочки; как всегда, высокая прическа украшала ее маленькую восхитительную головку; как всегда… но, боже, что на ней за наряд, какое безвкусное коричневое платье, и этот полосатый фартук из бумажной ткани!..

— Да вы с ума сошли! — все поняв, вскочил со своего кресла граф и бросился к княжне. — Зачем? Зачем вам, такой молодой и прекрасной, этот грубый наряд сестры милосердия?! Не верю, не могу поверить, — говорил он в отчаянии. — Да знаете ли вы, наивное дитя, какие вас ожидают испытания?!

— Казалось, она уже была готова ко всему, и поэтому крики графа не произвели на нее ни малейшего впечатления.

— Объясните хоть вы ей, на какое она себя обрекает безумие, — пролепетал подскочивший сбоку старичок с синей лентой через плечо.

— Ах, оставьте меня в покое, дядя, — сказала Бек-Назарова и прошла к столу.

— Да вы просто бессердечны! — воскликнул граф. — Взгляните на вашу матушку, проникнитесь ее мольбами, пожалейте ее, наконец.

Бек-Назарова как-то нехорошо усмехнулась и ничего ему не ответила: казалось, мысли ее витали далеко отсюда.

— Не старайтесь, граф, это бесполезно, — сказала, вытирая платочком слезы, Бек-Назарова-старшая. — И ты, Серж, перестань, — обратилась она к старичку. — Удивляюсь только, какую я вырастила бессердечную и черствую дочь.

— Мама! — оборвала ее Бек-Назарова, вспыхнув.

Но княгиня продолжала:

— Надеюсь, теперь вы понимаете, любезный Иван Семенович, почему я не нашлась ответить на ваш вопрос.

Граф удрученно склонил лысеющую голову.

— Это случилось всего три дня назад, — продолжала княгиня. — Уверена, что решение принято не самостоятельно, что дочь мою подучили, пользуясь ее добротой и мягкосердечием. Но каковы подруги — ведь ни одна из них не приняла на себя столь тяжкий крест!..

— Неправда, мама, — сказала Бек-Назарова. — Кэти тоже едет, и сегодня мы должны с ней встретиться на вокзале…

— Как на вокзале? — вскрикнули все вместе.

— Мой поезд отходит через час, — сказала княжна.

— Боже, как это жестоко! — воскликнула мать. — У нас даже нет возможности по-человечески проститься!

Граф подошел и взял Бек-Назарову за руку. Рука ее была безжизненна. "Она раскаивается!" — с надеждой подумал он.

— Послушайте, Мари, — проговорил граф примирительным тоном, — послушайте меня как человека, который не только старше вас по возрасту. Мой жизненный опыт велик. Я дрался на Малаховом кургане под командой Нахимова. Я видел кровь и знаю, что это такое. Вы наслушались здешних крикунов, славянофилов и прочих тыловых крыс. Красивые фразы, громкие слова! А на самом деле? Грубая пища, гной, стоны, ночи без сна. И наконец вас просто могут убить, хоть это-то вы понимаете?

— Меня не убьют, меня не могут убить, — сухими губами пролепетала Бек-Назарова. Казалось, последние слова Ивана Семеновича произвели на нее впечатление. — Нет, меня не должны убить, — повторила она, задумавшись.

— Что за глупости, — вмешался в разговор Серж, — и кто это тебе сказал? Пуля — дура, кусочек свинца — и только…

Старая княгиня снова ударилась в истерику, и старичок принялся ее успокаивать…

"Мир обезумел, — сказал себе граф. — И если под турецкие бомбы и ятаганы отправляются такие прекрасные женщины…"

В тот же день он явился в Главный штаб и потребовал, чтобы его направили в действующую армию на любую должность и в каком угодно звании.

Ему отказали.

Тогда, будучи человеком упрямым и отчаянным храбрецом, он пробился к Милютину, который хорошо знал его по старой службе.

— Посодействуйте хоть вы, Дмитрий Алексеевич.

Милютин был очень занят; он только что приехал с государем из Кишинева чем-то расстроенный и не в духе.

— Здесь и моею властью не помочь, — рассеянно выслушав его, сказал военный министр. — Вы разговаривали с Федором Логгиновичем? Может быть, он чем-нибудь пособит?

— Гейден категорически против.

— Тогда чего же вы от меня хотите, батенька? — развел руками Милютин. — Вы уже свое отвоевали, предоставьте дальнейшее молодым.

Иван Семенович рассказал ему о Бек-Назарозой.

— Нет, не помню. Хотя моя дочь должна ее хорошо знать, — ответил с извиняющейся улыбкой Дмитрий Алексеевич. — По-моему, она поступила правильно.

— Я тоже так думаю, — сухо кивнул граф и вышел.

В этот день по дороге домой он почувствовал себя бесконечно старым. И сватовство к Бек-Назаровой рисовалось ему теперь совсем в ином свете; оно выглядело таким бесполезным и пошлым фарсом, что, вернувшись к себе, он заперся в кабинете и несколько дней, сказавшись больным, пил со слугою горькую…

65

Из дневника Д. А. Милютина:

"17 июня. Пятница. Зимница. — Сегодня мы имели отдых, однако ж не полный; в 3 часа было благодарственное молебствие за победу 15-го числа. Почти весь 12-й корпус, гвардейская рота и болгарские дружины были построены огромным квадратом, в середине которого, на кургане, совершен церковный обряд, а потом государь раздавал Георгиевские кресты и другие награды.

21 июня. Вторник. — Почти ежедневно государь делает поездки то на переправу, то в лазареты. Постройка моста весьма замедлилась бурей в ночь с 17-го на 18-е число; ветер сорвал несколько понтонов, так что переправа по мостам могла начаться только в ночь с 19-го на 20-е…

Между тем в ожидании перехода большего числа войск за Дунай составляются предположения о дальнейшем направлении и распределении их. При этом, к сожалению, руководствуются не совсем похвальными видами. Раздробили две кавалерийские дивизии на 4 отдельные бригады для того, чтобы две из них поручить под команду двум братьям Лейхтенбергским: Николаю и Евгению Максимилиановичам. Первый из них никогда в строю не служил, а последние 10–12 лет жил спокойно за границей и позабыл даже то, что мог знать в юности. Евгений Максимилианович — бонвиван, ни в чем не показавший своих военных способностей, Затем предполагается дать назначения наследнику цесаревичу и вел. кн. Владимиру Александровичу. Опять вспомнишь красносельские маневры.