Клич - Зорин Эдуард Павлович

Все это немножко развеселило присутствующих; с совещания расходились в приподнятом настроении. Когда все поднялись, чтобы попрощаться, царь торжественно объявил, что намерен выехать из Петербурга в действующую армию в половине будущей недели, так, чтобы прибыть в Кишинев за день до перехода войск через границу. Там же будет подписан и манифест о войне.

Милютин, граф Адлерберг и Игнатьев, присутствовавшие при разговоре, задержались во дворце; Александр Михайлович Горчаков сразу же, сославшись на нездоровье, уехал к себе домой.

58

3 апреля, вечером, царь принял в Зимнем дворце начальника Главного штаба Федора Логгиновича Гейдена и имел с ним продолжительную беседу о формировании болгарского ополчения.

В свое время, еще в ноябре 1876 года, Военное министерство по просьбе Николая Григорьевича Столетова обратилось к Славянскому комитету за помощью в изготовлении обмундирования для ополченцев: до официального объявления войны заниматься этими вопросами открыто не представлялось возможным; в это же время на счет Славянского комитета было переведено 112 129 рублей 60 копеек. Что же касается общего материального содержания болгарского ополчения, то оно производилось правительством за счет чрезвычайного военного кредита.

С присущей ему обстоятельностью и педантичностью Федор Логгинович, отправляясь во дворец, подготовил докладную записку, которую сейчас и зачитывал царю:

— Сумма денег, потребная на формирование и на содержание ополчения, согласно прилагаемым штатам и правилам, будет простираться до 117 тысяч 573 рублей, не включая в это число денег на провиантское и приварочное довольствие нижних чинов и фуражное офицерских строевых и подъемных лошадей.

— Откуда вы взяли именно эту цифру? — скучающим голосом прервал его Александр. — Из какого вы исходили расчета?

— Вышеозначенный расчет составлен согласно с представлением его императорского высочества главнокомандующего действующею армиею, — смутившись, ответил Гейден, — исключая того, что число повозок увеличено с 90 до 101, а лошадей с 180 до 202, ввиду того обстоятельства, что по числу офицеров, назначаемых в ополчение и применительно к существующим в наших войсках положениям, полагалось бы необходимым в каждой дружине иметь вместо одной по две офицерские повозки.

Покопавшись в бумагах, Федор Логгинович попытался было продолжить свои объяснения, но царь остановил его нетерпеливым жестом руки.

— Я надеюсь, вы ознакомили с запиской генерал-адъютанта Милютина?

— Да, Дмитрий Алексеевич в курсе дела.

— В таком случае опустим это. Скажите-ка лучше, как продвигается само формирование?

— Вполне удовлетворительно. Некоторые из числа офицеров, назначенных в ополчение, уже отправлены в распоряжение штаба действующей армии, равным образом выбраны и нижние чины для кадров дружин…

— Очень рад за Столетова, — сказал царь. — Насколько я помню, сначала он не очень горячо воспринял свое назначение?

— Это естественно, — заметил Гейден. — Видимо, он рассчитывал на более почетную должность при нашей действующей армии. Ведь все зарекомендовавшие себя генералы…

Александр оборвал его:

— Не все зарекомендовавшие себя генералы, далеко не все. А что касается Столетова, то его кандидатуру предложил военный министр. Кажется, они вместе служили на Кавказе?

Гейден тотчас же отметил про себя, что у даря прекрасная память. Милютин как-то говорил: "Голова его — живая хроника".

Царю понравилось произведенное им впечатление, и он продолжал:

— Назначение Столетова я считаю очень правильным. Знание турецкого языка, несомненно, сослужит ему немалую пользу. Но в чем-то вы и правы, не думаю, чтобы ополченцы приняли участие в жарком деле, а всякому генералу лестно отличиться в бою.

— Между тем по донесениям, которые мы получаем, они рвутся в бой.

— Все рвутся в бой, и впереди всех даже такой сугубо штатский человек, как Иван Сергеевич Аксаков, — холодно заметил царь, — но нынешняя кампания — не партизанская война. Вы это понимаете?..

Телеграмма командира 3-й дружины болгарского ополчения майора А.Б. Чиляева К. Цанкову

"Северин

Сегодня отправил 6 человек болгар. Прошу вас дать им средства отвезти знамя до Кишинева.

Ниляев".

59

Из дневника Вари Щегловой:

"…В субботу была во Владимире. Весна в полном разгаре. На полях еще лежит местами снег, но в городе все растаяло. Солнышко под стать всеобщему приподнятому настроению. Все убеждены, что война начнется со дня на день. Зашла в присутствие, говорила о своем желании ехать сестрой милосердия. Какая-то сердобольная дама долго меня отговаривала, но потом, убедившись в моей решимости, прослезилась и отвела в комнату, где другая дама, строгая, с сухощавым, постным лицом, внесла мою фамилию в лежавший перед нею на столе список. "Что делать дальше?" — спросила я. "Ждите", — сказала дама. Ну вот и все… Дымов по-прежнему молчит. Я, конечно, понимаю, как мала вероятность нашей встречи, но втайне надеюсь и даже в мечтах рисую ее себе со всеми подробностями… Аким с Прасковьей ошеломлены моим поступком. Аким только вздыхает, а Прасковья, по обыкновению, плачет. Скорее бы…"

"ОПАСНЫЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ"

(из передовой статьи газеты "Голос" № 91, 3 апреля 1877 г.)

"Готовы ли мы к войне? О внешней готовности нашей излишне и говорить. Не только мы и друзья наши, но и враги России перестали сомневаться в нашей готовности к войне после того, как часть русской армии стоит уже во всеоружии, готовая по слову государя перейти Прут и Араке. По этому великому слову Европе суждено, быть может, увидеть обновленную, свободную Россию, впервые выступающую на международной арене с полным сознанием принимаемого на себя долга, с точно определенною, высокою защитою чисто гуманных, общечеловеческих интересов. Никакие своекорыстные стремления или эгоистические расчеты не затемняют высокой цели, достижение которой будет возложено на обновленного русского солдата. Европа увидит русскую армию, которая не добивается ни военной контрибуции, ни денежного вознаграждения, ни территориального приобретения, а, исполняя "святое призвание" того народа, из которого эта армия вышла, требует улучшения участи турецких христиан и больше ничего.

Высокая задача, идеальная цель! Готовы ли мы к ней внутренно? Если бы были готовы, давно уже достигли бы цели, исполнили задачу, свершили святое призвание без тех кровавых жертв, которые, может быть, скоро потребуются. Ставить в вину нам эту внутреннюю неготовность, по меньшей мере, ошибочно. Мы еще молоды; годы своего нравственного возрождения мы едва лишь начали считать десятками; в нашем народном самосознании первым светлым явлением рисуется событие, случившееся не ранее, как только 19 февраля 1861 г., когда мы впервые начали совлекать с себя ветхого человека…

Нет, именно во имя западной цивилизации, во имя европейской свободы надеемся мы перейти турецкую границу. Не старинные русские порядки собираемся мы вводить в чужом государстве — мы хотим только улучшить быт христиан на Балканском п-ве, изнемогающих под игом антиевропейского, азиатского строя. Наша сила именно в тех общечеловеческих началах, которые мы принесем на штыках после того, как нас не допустили внести их мирным путем преобразований и реформ. Ни Европа, ни даже Турция не могут указать в нашем подвиге, бескорыстном, честном, гуманном, ничего такого, что было бы недостойно "святого призвания", нами на себя возложенного. Мы идем исполнить то призвание, которое признано, формально одобрено всею Европою, и несем с собою требование тех реформ, которые не желает или не может исполнить Турция. Часто повторяемое туркофилами указание на важнейшую реформу, уже исполненную, — на турецкую конституцию, не выдерживает критики: при всей важности этой реформы для общего строя жизни Оттоманской империи, в этой реформе нет элементов, способных улучшить быт христианских оттоманов.