Послание из прошлого - Сергей Александрович Милушкин

Шаров встрепенулся, по лицу его пробежала тень и что-то еще… неуловимое, едва заметное, может быть — радость признания, гордость, мол — вот же, еще помнят, но тут же лицо его снова стало каменным.

— Вы, гражданка, с кем-то меня путаете, — сказал он довольно грубо. — Никогда ни на каком календаре я не был. Вам показалось.

Тетя Оля покачала головой.

— Простите… очень уж похожи. Правда давно это было… какого года календарь у тебя висел, а Витя? Ты все его рассматривал постоянно, да и мне не раз показывал.

— Уже и не помню… — он решил, что не стоит лишний раз нервировать Шарова. Эти воспоминания, судя по всему, были для него не из легких.

Со второго этажа лестничной клетки доносился рев забористого рэпа, слов было не разобрать — кроме разве что нецензурных, впрочем, других певец, судя по всему, не знал. Тут же в голове всплыл навязчивый речитатив «Черный папин танк»… — откуда взялась эта песня?

Он вспомнил, что на следующий день после того, как услышал ее, попытался найти исполнителя в интернете, но так и не смог. Потом решил, что, возможно, ее поет какой-то полуподпольный рэпер, песни которого пока не добрались до всемирной сети.

Шаров вопросительно взглянул на Виктора. Тот пожал плечами.

— Видимо, молодежь что-то отмечает.

От взрыва хохота в подъезде зазвенели стекла, а очередной басовый бит встряхнул перерытия и сорвал с потолка кусочек штукатурки, который медленно переворачиваясь спланировал на плечо майора. Тот посмотрел вверх, смахнул его с форменной куртки и покачал головой:

— Идем скорее. Пока кто-нибудь не вызвал наряд. Я бы не хотел, чтобы…

«…нас видели вместе», — Виктор закончил фразу за него.

— … короче идем.

Ночной город был пуст. Через десять минут они выехали на Минское шоссе и помчались вперед.

— Ты так и не показал, — сказал Шаров. — Не показал, как это работает.

— Черт! В следующий раз.

— Следующего раза может и не быть… — отозвался майор.

— Это почему вы так решили? Давайте вернемся…

— Нет. Настоящее важнее прошлого и будущего. Если ты этого еще не понял, скоро поймешь. У нас есть зацепка, давай попробуем узнать, кто пишет тебе эти сообщения. В конце концов, может быть, я впервые за долгое время спокойно усну. Без кошмаров, от которых просыпаешься среди ночи в холодном поту и боишься вздохнуть, потому что кто-то незримый стоит в темноте и смотрит на тебя. И… знаешь, что самое страшное?

— Что?

— Что ты знаешь. Знаешь, кто там стоит.

— Я не понимаю.

— Все ты понимаешь.

Виктор с тревогой взглянул на полицейского.

На самом деле, он очень хорошо понимал, о чем речь. Почти каждую ночь на зоне ему снился один и тот же сон, в котором он, услышав крик о помощи, вклинивается в толпу пьяных хулиганов, лупит руками и ногами без разбора, пытаясь дотянуться до главного, заводилы — в светлой джинсовой куртке и с татуировкой на шее, но движения его скованы и медлительны, словно драка происходит глубоко под водой. Он с трудом управляет своим телом, течение сносит его все дальше. Тонкие пальцы девушки тянутся к нему, он видит на запястье тонкую серебряную цепочку с маленькими буквами «ЛЕ», что означает «Лена Евстигнеева», — какой-то миллиметр разделяет их, но сила течения неумолима. Яркая вспышка перед глазами прожигает сетчатку, и он теряет девушку из виду.

Пространство прорезает крик: «Шухер!», толпа вокруг него рассыпается в стороны, словно воды Иордана перед Моисеем, и он оказывается посреди внезапно обмелевшего озера, отяжелевший, на негнущихся ногах — и видит перед собой распластанное тело в луже темно-алой крови.

Почему же сон такой явный? — успевает подумать Виктор, прежде чем волна небытия накрывает его с головой, сметая и сон, и воспоминания, и лица. Он просыпается, стуча зубами, оглядывается и видит безмятежные спящие лица сокамерников. До рассвета еще далеко. Лучи прожекторов вспыхивают тревожными бликами на рыхлой, холодной штукатурке тюремной камеры.

Он о чем-то забыл. О чем-то очень важном. Виктор закрывает глаза.

Длинный протяжный гудок заставляет его вздрогнуть.

— Идиот! — в сердцах бросает Шаров вслед стремительно удаляющемуся автомобилю. — Жаль, у меня другие дела, так бы догнал тебя и как следует…

— Что случилось?

— Подрезал и по газам! Уродец! — Шаров сокрушенно покачал головой и точно также покачала головой ему в ответ игрушечная собачонка, закрепленная на приборной панели. — Хватает дебилов!

— Далеко нам еще?

— Километров пятнадцать, может чуть больше. На карте это место обозначено как лес и никаких признаков госпиталя или больницы не имеется.

— Вы думаете, она жива?

Майор промолчал. Вместо ответа он надавил педаль газа и теперь старый Мерседес мчался на пределе возможностей, грозя развалиться на очередном лежачем полицейском.

Через некоторое время у края дороги мелькнул указатель «Психиатрическая клиническая больница. 2,5 км» и Шаров, притормозив, повернул направо, в густой сосновый лес. Дорога здесь петляла и скорость пришлось существенно сбавить. Вокруг стояла кромешная темнота. Странное ощущение, подумал Виктор. От ярко-освещенного шоссе не осталось и следа — они будто бы въехали в жуткую непролазную глухомань.

— Ну и местечко, — вырвалось у Шарова. — Не узнаешь родные места?

Виктор вздрогнул.

Фары Мерседеса выхватили из темноты полуразрушенную старинную беседку с колоннами, одна из которых была наполовину разбита. Треснувший купол, увенчанный чем-то вроде флюгера, держался на трех уцелевших колоннах, расписанных черными и красными размашистыми надписями.

— Стойте! — вдруг сказал Виктор. — Остановите машину!

Шаров затормозил, свернул на обочину.

— Это же…

— Что?

Виктор открыл дверь и вышел.

Где-то в глубине сознания промелькнуло смутное воспоминание, почти незримое, до того прозрачное и невесомое, что ему стоило громадных усилий, чтобы удержать его перед глазами.

Вот он выскакивает из автобуса, и не оглядываясь, бежит к беседке, которая стоит на четырех целых колоннах и окрашена белой краской.

— Ты от меня все равно не спрячешься! — слышит он. — Нигде не спрячешься! Идем уже, не балуйся! А потом, я обещаю, куплю тебе мороженое, если будешь хорошо себя вести!

Кадр сменяется и теперь он слышит шум. Оглядывается, словно не видит фар Мерседеса, освещающих разрушенную беседку, и вытягивает руки перед собой ладонями вверх. Идет дождь. Он чувствует тяжелые мокрые капли и запах озона, растворенного в наэлектризованном воздухе. Сгущающиеся сумерки пронзает молния, он смотрит в небо, но видит лишь тяжелые верхушки вековых сосен.