Дочь Империи - Раймонд Фейст

В словах звучала самая пылкая искренность: если Бантокапи пожелает на деле воспользоваться правами властвующего господина по отношению к непокорной жене и отошлет ее из поместья в какое-нибудь отдаленное жилище с парой служанок — она навсегда утратит всякую возможность влиять на хозяйственные дела Акомы. Прославленный род, которым так гордился ее отец, придет в упадок из-за этого грубого невежды и неизбежно попадет в вассальную зависимость от рода Анасати. Не смея обнаружить свой трепет, не смея дышать, Мара замерла в неподвижности. Она-то рассчитывала, что мужу надоест разбираться в финансовых тонкостях, совершенно ему непонятных, и что она сумеет навести его на мысль перепоручить ей всю коммерческую рутину… А вместо этого она чуть не обрекла собственный дом на катастрофу.

Бантокапи с глубочайшим неудовольствием взирал на ее согбенную спину; однако потом он вспомнил, сколь приятные находки ожидают его под платьем девушки с виеллой, и это его отвлекло. Теперь уже самый вид груды свитков вызывал у него раздражение, которому он и дал выход, слегка пнув носком в бок коленопреклоненную жену:

— Ну, жена, спать!

Мара с трудом поднялась с колен. Кажется, на этот раз грозу пронесло, но она была так зла на себя, что почти не чувствовала облегчения. В душе она не могла не признать: настойчивость, с которой она добивалась внимания Бантокапи к хозяйственным документам, отчасти объяснялась досадой на то, что и она сама, и дела Акомы в его глазах имели куда меньшее значение, чем колышущийся бюст красотки, играющей на виелле. Но она перестала за собой следить и из-за этого чуть не предала будущее Акомы в руки грубой твари, в руки врага. С этого момента ей понадобится не только неусыпная осторожность, но также и постоянная напряженность рассудка — и, конечно, изрядная доля удачи. Мара была близка к панике. Больше всего ей сейчас требовался совет Накойи, но старая наперсница давно уже отошла ко сну, а послать слугу разбудить ее Мара не смела: это могло бы выглядеть как нарушение недвусмысленного приказа властителя. Растерянная и перепуганная, Мара разгладила смятое на плечах платье и покинула кабинет с убитым видом провинившейся и раболепно-покорной жены. Однако когда за ее спиной пронзительно взвизгнули струны виеллы, а Бантокапи снова вытаращился на пышную грудь музыкантши, мысли бешеным роем закружились в голове у Мары. Она все выдержит; так или иначе, она найдет способ, как воспользоваться слабостями мужа, даже его непомерным сластолюбием. Если ей это не удастся, все будет потеряно.

— Жена!.. — Бантокапи почесался, хмуро уставясь на лист пергамента, лежавший на письменном столе.

— Да, Банто?..

Мара усердно трудилась над шитьем. Это требовало от нее немалого внимания

— отчасти потому, что иголка и нитка, казалось, начинают жить собственной жизнью, стоило ей взять их в руки; нитки путались и постоянно завязывались узелками. Однако главная цель Мары состояла в том, чтобы изобразить живое воплощение кротости и послушания. С того вечера, когда вышел конфуз с музыкантами и хозяйственными счетами, Бантокапи придирчиво наблюдал за ней, пытаясь углядеть хоть малейший признак неповиновения; как шептались даже рабыни в уголках, он часто давал волю своему дурному настроению. Считалось, что Мара шьет рубашонку для своего будущего младенца, хотя качество работы — при самом снисходительном суждении — можно было бы в лучшем случае назвать убогим. Наследника Акомы никто не будет обряжать в такое тряпье. Но если Бантокапи считал рукоделие подходящим занятием для своей беременной жены, она будет подыгрывать ему и сохранит хотя бы видимость энтузиазма.

Властитель Акомы подвигал коленями под столом.

— Я отвечаю отцу на его письмо. Слушай, что я написал: «Дорогой отец. Здоров ли ты? Я выиграл все борцовские поединки в солдатской бане в Сулан-Ку. Я здоров. Мара здорова». — Он взглянул на нее с редким выражением сосредоточенности. — Ты же здорова, правда? А дальше что бы мне еще написать?

С трудом сдерживая раздражение, Мара предложила:

— Может быть, стоит спросить, здоровы ли твои братья?

Не уловив сарказма, Бантокапи кивнул с явным одобрением.

— …Господин!

Крик со двора прозвучал так неожиданно, что Мара чуть не уколола себе палец. Бантокапи быстро направился к выходу. Возглас повторился, и, не ожидая слуг, Бантокапи резко сдвинул дверную створку, за которой показался солдат, покрытый пылью и потом.

— В чем дело? — коротко осведомился властитель Акомы, состояние духа которого заметно улучшилось: заботы, связанные с оружием и войной, были для него куда легче, чем возня с пером и пергаментом.

Воин торопливо поклонился, и Мара заметила, как плотно зашнурованы его сандалии. Это значило, что он прибежал издалека, специально, чтобы передать некую весть. Забыв о своей роли смиренной жены, она прислушалась.

Едва совладав с дыханием, солдат доложил:

— Сотник Люджан сообщает, что большой отряд бандитов движется по дороге из Холан-Ку. Он занимает позицию у малого родника ниже перевала, чтобы пощипать их, если они попытаются прорваться; по его мнению, они замышляют набег на Акому.

Бантокапи оживился:

— Сколько их?

С присутствием духа и рассудительностью, каких он никогда не обнаруживал перед служителями, ведающими хозяйством поместья, он жестом разрешил усталому скороходу сесть.

Мара тихо приказала служанке принести воды для гонца, который тем временем ответил:

— Очень много, господин. Может быть, около шести рот. Почти наверняка это серые воины.

Банто покачал головой:

— Так много? Они могут оказаться опасными. — Он обернулся к Маре. — Я должен сейчас отлучиться, жена. Не бойся, я вернусь.

— Да хранит Чококан твой дух, — откликнулась она ритуальной фразой и склонила голову, как подобало примерной жене властителя. Но в предстоящей стычке таилась угроза, о которой ее муж и догадаться не мог.

Бантокапи широким шагом проследовал к казармам; гонец остался сидеть у порога. Мара присмотрелась к нему из-под полуопущенных ресниц. Он был молод, но отмечен боевыми шрамами и, очевидно, не раз испытан в сражениях. Мара вспомнила его имя — Джайгай; он некогда состоял в банде Люджана, и там к нему относились с бесспорным уважением. Когда он поднял голову, чтобы напиться воды из кувшина, принесенного служанкой, глаза у него были суровы, а взгляд непроницаем. Мара почувствовала внезапную неуверенность. Как поведет себя этот человек, каково будет на душе у других бывших разбойников, когда они встретятся с людьми, которые лишь волей случая оказались их врагами, а не товарищами по несчастью? Ни один из новичков еще не встречался в сражении с врагами Акомы; то, что в первом боевом столкновении они будут вынуждены скрестить оружие с серыми воинами, могло иметь чрезвычайно опасные последствия.