Романтические приключения Джона Кемпа - Джозеф Конрад

тьму леса, столь непроницаемую, что даже силуэты наших избавителей сливались с тенями деревьев. Мы смутно слышали их голоса и чувствовали их крепкие руки, поддерживавшие нас в седлах. Но вот вдали показались призрачно-белые стены дома. Мы едва держались — и сквозь сон слышали гулкий стук в деревянные ворота. Так мы въехали в гасиэнду Серафины. Внезапно большой квадратный двор зашумел и замелькал пестрой массой людей. Молодые негритянки в пестрых юбках, кудахтал, как стая куриц, пропустили вперед толстую женщину. Она еще бранила кого-то из толпы и вдруг взвизгнула, точно ужаленная. Я увидел со своего седла, как бледное личико Серафимы утонуло в массе пестрых платков, курчавых голов, вскриков, рыданий и ласкательных имен. Ее сняли и понесли в дом. Сухощавый седобородый человек с озабоченным лицом в совершенном недоумении глядел на меня. Я крепко держался за гриву лошади.

Толстая женщина, плача и смеясь, снова показалась на веранде. "Энрико, — закричала она, — да ведь это ее жених! О, мое сокровище, моя дорогая деточка, белая моя козочка! Ты слышишь, Энрико, слышишь — ее жених! О боже, боже, дитятко мое родимое".

Она схватилась за голову руками, и снова побежала в дом. Там слышался топот босых ног — негритянки бегали и суетились, охая и толкая друг друга.

Я качался в седле от слабости, но все же постарался объяснить, что надо заставить наших провожатых ковбоев немедленно присягнуть, что они будут молчать. Тем временем кто-то высвободил мои ноги из стремян.

— Конечно. Как пожелает ваша милость.

Внезапно озабоченное лицо старика поплыло перед моими глазами и исчезло в темноте.

— Осторожно, — крикнул он. — Ребята, беритесь — несите кабальеро.

Какого кабальеро? Розовая дымка застилала мои глаза, потом сгустилась, из нее выступила какая-то стена с черным распятием, и оба вакеро клялись, подняв правую руку. Надо мной наклонилась седая борода, голос произнес: "Готово", потом испуганно крикнул: "Сеньор, сеньор", а когда я вынырнул из какой-то темной пещеры, моя голова очутилась на коленях старой женщины, поившей меня из чашки куриным бульоном. Ее толстые щеки дрожали и черные глаза часто моргали. Но куда девалась ее борода? И отчего она всхлипывала, как Мануэль, и говорила о каком-то ангеле? "Серафина!" — крикнул я, но плащ Кастро черным крылом скользнул по моим глазам. Это была смерть. А как сладостно было умереть! Казалось, что все исчезло; я погрузился в лучезарную вечность, в необъятное спокойствие и тишину…

Проспал я около двадцати часов. Седой Энрико встретил мой испуганный взор. "Сеньор, ночь давно настала, и Долорес, моя жена, стережет сон доньи Серафины за стеной", — проговорил он успокаивающе. Я чувствовал себя слабым, как дитя. Мне казалось, что я родился вновь. Но, очевидно, люди скорее оправляются от голода, чем от болезни. Силы возвратились к нам — и с ними возвратились все опасения. Чем грозило нам будущее? Впрочем, что могло быть страшнее смерти — а с ней мы были с глазу на глаз. Но Серафина, еще слабенькая и бледная, пробормотала, прижимаясь ко мне: "Страшнее смерти — разлука!"

Да, она всем пожертвовала ради любви, она последовала за мной, не раздумывая, и для нее разлука была горше смерти.

— Нет, любимая, — проговорил я. — Не разлучить нас никому… Никогда!

Старая нянька и ее муж ходили за нами, как за детьми. Они часто издали смотрели на Серафину с немым обожанием и боялись подойти, чтоб не помешать нам. Толстуха Долорес только сияла и, подталкивая мужа локтем, шептала: "Ее жених… жених!"

Иногда она садилась у ног Серафины и причитала: "Зачем уезжать так далеко от старой няни, дитятко мое дорогое? Конечно, любовь любовью, и живем мы только раз, но ведь эта Англия ваша так далеко, так страшно далеко!"

Она грустно качала головой — и нам тоже Англия казалась какой-то несбыточной, только в мечтах существующей страной.

Но пора было двигаться. Уже в наше чудесное заточение проникли слухи о том, что кругом бродят какие-то отряды, направляющиеся в Рио-Медио. Мы в ту же ночь покинули гасиэнду.

Только тихие всхлипывания старой Долорес провожали нас. Мы прошли к маленькой речке. Впереди шел Энрико, освещая путь ручным фонарем, за ним мы с Серафиной. Она была закутана в широкий плащ, и темное сомбреро скрывало ее волосы. Меня Энрико нарядил в свой собственный костюм. Маленькая шхуна была уже наготове. Ее экипаж — пять негров, за верность которых Энрико ручался головой, — ждал нас на берегу. Якорная цепь тихо позвякивала. "Энрико, — произнесла Серафина, — не забудь поставить каменный крест над могилой бедного Кастро". — "О нет, сеньорита, не забуду. Пусть небо пошлет вам долгие годы счастья. Мы все готовы отдать жизнь за вас. Не забывайте нас!". Он отошел от причала и махнул рукой: "С Богом!" Свежим ветром наполнился парус, и мы двинулись вниз по реке. А фонарик старого Энрико долго светил нам яркой точкой, пока не скрылся за поворотом.

И снова запахло морем… День сменил ночь. Когда стих ветер и парус повис, наши матросы взялись за весла — и, мерно рассекая стекло вод, мы шли вдоль берега. Старый негр, правивший баркасом, был странно похож на Цезаря, мажордома в замке Риэго. Когда я объяснил ему, что он, согласно плану Себрайта, должен якобы по неосторожности налететь на борт "Лиона", лицо его расплылось в широченную улыбку.

— Стукнуться о борт по неосторожности. Клянусь Сантьяго-де-Компостела, что вы увидите, как старый Педро, всю жизнь просидевший за рулем, поведет баркас, как мальчонка, укравший чужую лодку.

И снова ночь уставилась на нас мигающими звездами. Рассвет погасил их как раз тогда, когда мы стали приближаться к гавани. В первых лучах солнца заиграл полосато-звездный американский флаг на бригантине, идущей в порт впереди нас.

С берега доносился колокольный звон. "В городе праздник, — сказал старый Педро. — А вот английский корабль".

Я узнал его. Это был фламандский корабль адмирала Роулея. Тень его парусов легла на воду, когда Карлос, Томас и я прибыли в Ямайку на старой "Темзе". И снова я встретил его после двух лет. Он был частью моей страны, которая была целью нашего путешествия, родной мой язык звучал на нем — и все же он был мне чужд. Я был почти что вне закона. А для романтики не было места на борту этого гиганта.

В порту было пусто. Очевидно, все население ушло глазеть на процессию. Не было маленьких лодчонок, обычно снующих взад и вперед. Шестивесельная сторожевая лодка внезапно показалась из-за большого корабля и направилась к американской бригантине. Один из людей в форме испанского альгвасила крикнул