Обращение в слух - Антон Понизовский

Он мне потом сказал, что заранее спрятал эту игрушку, эти цветочки, упаковал — сыровато ещё было, весна… Я, конечно, в шоке была! У меня щёки красные — прям не знаю — я так смущаюсь… Вручил мне тюльпаны эти — и мышку, мышонка.

Потом я думаю уже: странно, мышка… Обычно мужчины, знаете, дарят в основном медвежат там, зайчат. А ещё был год мыши…

Он потом мне признался, что это был мой новогодний подарок. Он же думал, мы в Новый год будем вместе, надо подарок какой-то купить — всё ходил… Он ухаживать толком-то не умел: «Откуда? — говорит, — с ребятами выскочим, оторвёмся, напьёмся, надебоширим — и назад в казарму…» Вот, ему приходилось на мне учиться. Он купил мне сначала такое яичко, знаете, так его взбалтываешь, снег идёт… Говорит, сначала купил тебе это яйцо, а потом еду и думаю: вот, фигню какую-то купил, стыдно дарить даже. И купил мне такого мыша: вот такие пальцы держит, сердечком, а на него нажимаешь — он играет мелодию.

Но на Новый год я отказалась — а куда его деть, этого мышонка? Достался мне на восьмое марта, всё-таки до меня мышонок дошёл. И тюльпаны красные — а он знает, что на восьмое марта я очень люблю тюльпаны: он их вытаскивает, а они огромные…

И вот такие моменты… Мне раньше никто никогда так не старался, это же надо придумать такие сюрпризы!

Обычно знаете как бывает: сначала «Вау», всё красиво, а потом: «Ой, нет… тут чего-то не то…»

А он, наоборот, сначала меня настраивал, что «я деревянный военный», «я прочитал одну книгу и ту буквально не до конца»: вот как поставил передо мной такой зелёный забор крашеный — а дальше я каждый раз мужа своего открывала — и оказалось, столько в человеке скрыто душевных качеств!

Он, например, никогда не скажет плохо ни про кого. Я буду ругаться, у меня будет клокотать возмущение, а он может только сказать: «Он не прав». И всё! это максимум, что я слышала от него про людей: «Нет, ну здесь он не прав…»

Даже папа мой подведёт в очередной раз, я нажалуюсь…

Папа нам скучать не даёт. У него же эта собака, Джим, — вырос пёс-то, он умный, преданный, очень любит его, жизнь готов за него отдать… Но у него же и мама, и папа — охранные. И у него началась болезнь: охранять всё от всех! Значит, мои тапки охраняются от брата, брата тапки охраняются от меня, и от всех охраняется диван, где спит папа. То есть пройти невозможно: он рычит, это что-то невыносимое!

Вот сейчас мы живём отдельно — а всё равно мне соседки звонят: «Собака на улице, ключ в двери, дверь открыта». Это значит, папа пошёл с ним гулять где-нибудь, загулял — собака брошенная бегает, а она же большая, она же овчарка, она же охранная!..

И вот бегу с работы, с Москвы бегом: собаку загонять, отец где, неизвестно, а я ключи заберу — он в дом не попадёт… О-ох!

Или тоже звонят: «Мы не можем в подъезд войти».

«Почему?»

Оказывается, папа уснул на подоконнике, а собака его охраняет!

«Заберите вашу собаку!»

А его можно забрать только с папой — а к папе он никого не подпустит — а папа спит… И го-ос-споди! Так смешно вроде со стороны… (вздыхает) А я думаю: ну за что ж нам такое?!

С другой стороны, у каждого есть такой папа, правильно? Или дедушка, или дядя, везде народ пьёт, у всех всё то же самое…

Хотя, конечно, зависит от рода войск. Вот у папы танковые войска, ну и что там? Работа с личным составом, политподготовка, всякие эти лекции, — ну и всё, шаляй-валяй-разваляй.

А их папа в десанте — он и в Чечню ездил… Муж пришёл служить, когда в Чечню уже перестали посылать, — они попали на этот… абхазо-грузинский конфликт.

У них там дежурства, стрельбы, учения постоянно, проверки, прыжки — они минимум два раза в год ездят в Киржач на прыжки…

Я с работы приеду, спать лягу — он ещё не пришёл. Я уезжаю — он ещё спит, потому что он только в два ночи вернулся с работы. Мы можем не видеться сутками, живя в одной комнате, представляете?

И то: мама мужа рассказывала, раньше вообще выходной у военных бывал раз в месяц. Так что мы-то ещё, оказывается, неплохо живём…

Зато знаете, как десантники к своим жёнам относятся?

Муж рассказывает, как сидят на собрании все эти матёрые офицеры, которые по всем горячим точкам бывали: какой-нибудь боевой офицер там чихвостит своих подчинённых, «да вашу м-мать!!..» — и звонок из дома:

«Да, дорогая… Конечно, дорогая… Ребёнка из садика? — ну конечно, забрал из садика… И штанишки забрал… И машинку забрал!..»

Ему стыдно, а он не может сказать ей: «Жена, отстань от меня».

Хоть там пьянка, не пьянка, жена звонит: «Ты когда будешь дома?» — «Уже иду!»

А так смотришь — девчонки обычные, может, худенькая какая-нибудь, а прям держат их — ух!..

Может быть, потому что они не верят, что за них кто-то выйдет, — кому это надо, по полгода ждать из этих командировок, горячих точек…

Когда в Грузии они были, перевернулся БэТээР с их полка: то ли мост подломился… кто сверху был, выскочили, а изнутри не успели выбраться, и ребята погибли.

И даже не обязательно боевые действия: перед прошлым Новым годом были учения, кидали боевую гранату. Один кинул солдат — вроде уже контрактник был — а вот то ли рука дрогнула, то ли что, поскользнулся, и граната упала в окоп. Один мальчик выпрыгнул, а второго накрыл командир — накрыл собой, чтобы уберечь солдатика, и его осколками посекло. Но благо их успели спасти, доставили вовремя. У него ногу там… всё распороло. «А как, — говорит, — потом в глаза смотреть матери, объяснять, что её ребёнок погиб?» Вот такие мирные как бы учения: ни диверсия, ничего… то есть, эти войска реагирования — они очень, конечно, травмоопасны.

У них есть такая «Аллея славы»: как в церковь ходишь на Пасху, смотришь — она всё растёт, растёт… Именно вот с их полка. И молодые совсем солдатики, и офицеры…

Рассказывал муж, то ли в Грузии это было, тоже… один наклонился попить воды, а кобура не застёгнута — пистолет выскочил, выстрел — и в голову! Настолько нелепость, что никто даже в это сначала поверить не мог. А он учился с мужем на одном курсе. Он мне диск показывал выпускной: вот этот мальчик, вот его девочка… Ну настолько нелепо, настолько в это не веришь… А это же всё остаются жёны, и с маленькими детьми…

Однажды — знаете, меня даже поразило немножко — мы собирались на праздник, на День полка, и командир мужа сказал: хватит тут выпивать втихаря, собираемся с жёнами.

И он подымает тост, говорит: «Я хочу, чтобы все жёны друг друга знали.

(Потому что ведь кто откуда, кто из Воронежской области, из Рязани, не все же местные.)

Я хочу, — говорит, — чтобы вы сейчас все познакомились, чтобы вы все сдружились, потому что, не дай бог что, чтоб никто не остался без помощи…»

И меня это так поразило… Ну, в наше время каждый привык уже сам за себя, а этот мальчик — он мой ровесник, этот командир мужа (муж-то меня младше на четыре года, а его командир — ну, двадцать восемь ему, может, двадцать девять) — а он серьёзный такой, на нём ответственность, и он прямо так рассуждает, такими правильными… может быть, даже немножко советскими…

Но они в это верят, они служат искренне! И настолько у них этот дух, это братство — они друг друга и на гражданке не бросят, и если что, то из другого города приедут… И, если б вы слышали, когда на свадьбе у нас они вышли — муж и его друзья, с кем они были на курсе, — вот так они обнялись, и пели свою какую-то песню — «Малиновка», что ли, или «Синева» — и в этот круг войдут только те, кто достоин, — лишний никто к ним не подойдёт…

Я уже и не думала, что такие люди остались. Это так удивительно, так покоряет — и с таким человеком хочется всю жизнь прожить. Он больше, чем мой отец, для меня делает — ну вот разве что мама… Да он мне за маму, за папу, за всех — хотя он меня на четыре года младше, но он меня вынесет откуда хочешь и куда хочешь… Надёжнее у меня в жизни не было человека…

Есть Бог на свете!

V. Смотри, поверил!

— Смотри! Поверил, поверил! — даже с небольшим привизгом расхохоталась Анна, толкая мужа в бок. — Поверил!

Съели девку его, представляешь?..

Как ни глупо было, немыслимо глупо, но Фёдор еле-еле мог продохнуть.

— Видал, Димка, какие мы страшные? — резвилась Анна. — Ещё брылечек поднарастить — будешь чистый Хичкок! Или эти… ну тоже, семейная парочка… ну как этот фильм? ну ты помнишь! такие румяные каннибалы: арр! Аррр! нам бы пошло, Дим, а Дим?..

Тем временем Дмитрий Всеволодович всё набирал какой-то номер, подолгу прижимал трубку к уху, мрачнел, тяжелел…

— Не берёт телефон, — признался он наконец Анне. — Илья.

Анна мгновенно забыла про Фёдора.

— Он же сам обещал позвонить, когда Берн проедут? Вы разве не договорились?

— Да, договорились вроде… Но он сказал сделать контрольный звонок…

— Если люди договорились — значит, больше не надо ничего делать. А если надо ещё что-то делать — значит, плохо договорились.