Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

Отзывы критиков на «Девять рассказов» располагались в диапазоне между сдержанным одобрением и восторженными похвалами. Что же касается критических замечаний, то они были вызваны не столько сомнениями в писательском мастерстве Сэлинджера, которое никто не оспаривал, сколько его очевидной неспособностью сохранить тот высокий уровень, что был задан в «Над пропастью во ржи». Пусть явно несправедливое, сравнение тем не менее оказалось неизбежным. В «Нью-Йорк тайме» от 9 апреля Чарльз Пур отмечал, что «Девять рассказов» «несколько разочаровали, поскольку вышли из-под пера человека, написавшего самый выдающийся дебютный роман 1951 года». И далее Пур попытался обозначить проблему, отныне неотделимую от имени Сэлинджера. «Такова цена, которую Сэлинджер вынужден платить за свой писательский талант, — заключал он. — Когда он предлагает нам книгу, которая сделала бы имя любому из дюжины начинающих молодых оригиналов, мы жалуемся, что она не лучше, чем «Над пропастью во ржи». Посетовав, что «разыгрывание мелодий на нервах персонажей может показаться несколько занудным», Пур осудил рассказы «Хорошо ловится рыбка-бананка» и «Тедди» за их «бьющие по мозгам» финалы, после чего превознес «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» как лучший рассказ, вдохновленный Второй мировой войной. Формулировки Пура характерны для большинства критических разборов «Девяти рассказов», признающих талант Сэлинджера и одновременно выражающих неудовольствие тем, что он представил публике не совсем то, что от него ожидалось.

Рецензия Пура оказалась менее снисходительной, нежели оценка романистки Юдоры Уэлти, появившаяся в книжном обозрении «Нью-Йорк тайме» 5 апреля. Уэлти осыпала Сэлинджера похвалами, назвав его художником, чьи произведения «оригинальны, первоклассны, серьезны и прекрасны». Будучи личным другом Сэлинджера, Уэлти превосходно его понимала и, хотя их дружба не позволила Уэлти выдержать абсолютную нейтральность тона, ее рецензия на «Девять рассказов» отличалась несомненной искренностью. «Рассказы м-ра Сэлинджера, — утверждала она, — написаны во славу всего уникального и драгоценного, что есть в каждой человеческой душе. У их автора нашлось мужество — хотя это скорее честно заработанное им право и привилегия — отдаться экспериментированию, подчас рискуя быть непонятым».

Читатели расхватывали «Девять рассказов» с полок быстрее, чем они там вновь появлялись. Книга вскоре поднялась на девятое место в рейтинге бестселлеров, составляемом «Нью-Йорк тайме», и оставалась в первой двадцатке в течение следующих трех месяцев. Это было редкостным достижением для сборника рассказов, каковые обычно распродаются в меньшем количестве, нежели романы. Успех «Девяти рассказов», несмотря на отсутствие на обложке рекламы и занимательной информации о личности автора, только укрепил Сэлинджера в его презрении к публичности и в решимости оказывать большее влияние на дальнейшую судьбу своих произведений.

Сэлинджер определенно настроился на то, чтобы полностью проигнорировать читательскую реакцию на книгу. После выхода сборника рассказов он старался неделями не брать в руки газет и журналов и попросил Дороти Олдинг и Гаса Лобрано проследить, чтобы никто не пересылал ему никаких журналов и вырезок из газет. Он объяснял это тем, что излишнее внимание к нему выводит его из себя, а всякого рода разборы отвлекают от работы.

Тем временем с издательством «Хэмиш Хэмилтон» было заключено соглашение относительно издания сборника рассказов в Великобритании. Судя по всему, Сэлинджер хотел сохранить отношения с издательством и поэтому даже не возражал против данного сборнику названия. В июне «Девять рассказов» под титулом «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» и другие рассказы» вышли в свет. Как и в случае с «Над пропастью во ржи», книга в Британии расходилась ни шатко ни валко. А ведь Хэмилтон уже во второй раз сделал ставку на Сэлинджера. Он не сомневался в таланте автора, но его дружеские чувства по отношению к нему приходили в столкновение с деловыми интересами, которые играли более важную роль в жизни Хэмилтона. С течением недель продажи упорно сокращались, и Хэмилтон вся чаще стал задумываться над тем, как бы ему получить хоть какую-то прибыль от сделанного им рискованного вложения.

В наши дни «Девять рассказов» воспринимаются на двух уровнях: как собрание определенным образом связанных, однако достаточно самостоятельных произведений и как документальные вехи на пути духовного развития самого Дж. Д. Сэлинджера. Гилберт Хайт, в 1953 году отрецензировавший книгу для журнала «Харпере», где в свое время был опубликован рассказ «В лодке», в своей статье довольно близко подошел к пониманию этого. Хайт интуитивно ощутил присутствие самого Сэлинджера в каждом из произведений и высказал предположение, что, переходя от рассказа к рассказу, читатель шаг за шагом продвигается по пути автора к самопознанию. Он также поделился своим опасением, что вся грандиозность сэлинджеровского таланта может оказаться непонятой вследствие необыкновенной сфокусированности его мировосприятия. В каждом из «Девяти рассказов» Хайт увидел героя, несомненно представляющего самого Сэлинджера: «тонкое, нервное, глубоко чувствующее существо, находящееся на грани нервного срыва; мы видим его на разных стадиях жизни, то это ребенок, то подросток, то бесцельно проживающий свою жизнь молодой человек…».

Если сложить вместе все кусочки, из которых составлены «Девять рассказов», становится ясно, что каждый из них — это действительно ступень в духовном развитии. Рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», которым открывается сборник, являет собой историю неизбывного отчаяния. Следующие три рассказа, «Лапа-растяпа», «Перед самой войной с эскимосами» и «Человек, который смеялся», передают такое же отчаяние, но скрытое в деталях повседневной жизни. Таким образом, вся первая половина сборника повествует о тех мучительных духовных тупиках, которыми полна жизнь современной Америки. Мир Сэлинджера населен персонажами, безуспешно пытающимися сопротивляться темным силам, населяющим человеческую душу, возвыситься над ними. Но в «Девяти рассказах» есть место и надежде. Миниатюра «В лодке» освобождает читателя от концентрированной безнадежности первых четырех рассказов и предлагает альтернативу отчаянию, открывающуюся в подлинной любви. Духом надежды проникнута вся оставшаяся часть книги, кроме, пожалуй, своеобразного «моралитэ» «И эти губы, и глаза зеленые», выбивающегося из общего ряда. В рассказе «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» простой прилив сил, вызываемый человеческим сочувствием, уже несет в себе оттенок чуда, а в «Голубом периоде де Домье-Смита» откровение, к которому прежде подводили человеческие отношения, становится чисто духовным событием. Завершающий рассказ «Тедди» предназначен именно для того, чтобы поставить финальную точку в духовном путешествии, предпринятом в «Девяти рассказах». «Тедди» приводит читателя туда, где сила любви, рождаемая единением людей, трансформируется в силу веры, обретаемую через единение с Богом.