Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски

Каждую строчку своего рассказа Сэлинджер пропитывает символикой, определяющей место Фрэнни в мире, но не делающей ее частью этого мира. Она сама становится странником, бредущим через американские джунгли «липовых» тщеславных «эго» в поисках некой неясной правды. Сэлинджер воскрешает уже использованные некогда образы, чтобы обозначить духовную дилемму Фрэнни. Он возвращается к образу сэндвича с цыпленком из рассказа «Перед самой войной с эскимосами» как к символу святого причастия, на сей раз дополняя его обычным стаканом молока. Для объяснения состояния Фрэнни он также заимствует из «Тедди» сравнение самодовлеющей, сконцентрированной на собственном «я» рассудочности с духовным отпадением от благодати. С того самого момента, как Фрэнни и Лейн занимают места в дорогом французском ресторане, Сэлинджер начинает проводить параллель между личностью Фрэнни и странником из «Пути странника».

Самый емкий символический образ рассказа помещен в его композиционном центре и знаменует смещение перспективы повествования. Этот эпизод, построенный на сочетании выразительных деталей, описаний и жестов, пожалуй, более всего напоминает позднейшую повесть «Зуи».

Лейн начинает хвалиться своей курсовой работой о Флобере. Его разглагольствования о литературе и ее изучении звучат по-менторски напыщенно. Фрэнни прерывает его замечанием, что он «разговаривает совсем как ассистент профессора», «портящий все, за что берется». Лейн неприятно поражен, а Фрэнни чувствует, что больше не может его слушать. Она удаляется в дамскую комнату, где забегает в самую дальнюю кабинку и, застыв в напряженной утробной позе, разражается рыданиями. Здесь перед нами образ существа, чье стремление обрести истину натыкается на преграды, обступающие его подобно четырем стенам кабинки. Преграды эти — эгоизм, рассудочность, фальшь и конформизм. Фрэнни пытается отрешиться от них, «погрузив все образы в черную пустоту», однако тщетно. В отчаянии она заходится слезами, но не из-за духовного смятения, а потому, что весь мир противостоит ей на выбранном ею истинном пути. И лишь маленькая зеленая книжечка, прижатая к сердцу, дает Фрэнни силы внутренне собраться и жить дальше.

Фрэнни кажется, что она сходит с ума. Но она не теряет разума. Просто несколько сдвигается ее ощущение реальности. Она отбрасывает условности, многое заслонявшие от нее прежде, материальный мир меркнет в ее глазах, и она переходит в другое измерение. Условности и внешние очертания вещей теряют свою реальность. Встряска происходит не только эмоциональная и духовная, но и физическая. Фрэнни бледнеет, лоб ее покрывается испариной, ей становится плохо.

Потерявшую сознание от полного физического изнеможения Фрэнни переносят в кабинет директора ресторана. Возвращение Фрэнни к жизни перетекает в финальную сцену рассказа, поданную как постепенно меркнущее изображение и без всякого авторского комментария: «Оставшись в одиночестве, Фрэнни лежала не двигаясь, все еще глядя в потолок. Губы у нее беззвучно зашевелились, безостановочно складывая слова».

По мере того как Фрэнни все более подпадает под власть Иисусовой молитвы, в ней появляется все больше одухотворенности. И все же она не предстает ни героиней, ни святой. Обретенное ею мировоззрение лишено любви. Оно заключает в себе своеобразный снобизм. В нем не меньше пренебрежения к другим, чем в насмешках Лейна над теми, кого он считает интеллектуально ниже себя. Фрэнни права в своем осуждении Лейна, однако в ее собственной духовности содержится элемент презрения, способный перевесить то благое, что эта духовность в себе несет.

Пытаясь непрестанно повторять слова Иисусовой молитвы в такт сердцебиению, Фрэнни подпадает под чары этой мантры и теряет свое место в окружающем мире, том единственном мире, который ей известен. Кризис, переживаемый Фрэнни, заключается в том, что она не может существовать в обоих мирах одновременно. И эта дилемма весьма напоминает противоречие, преследовавшее самого Сэлинджера, разрывавшегося между окружающей его социальной средой и духовным отшельничеством, которого требует чистое искусство.

Когда рассказ «Фрэнни» появился в «Нью-Йоркере» от 29 января 1955 года, он вызвал сенсацию, немедленно став фаворитом критиков и модным предметом обсуждения в широких читательских кругах. Ни одна предыдущая новелла Сэлинджера не вызывала такого потока писем писателю, более того, никогда еще «Нью-Йоркер» не получал такого количества писем, какое пришло в связи с «Фрэнни». Но, хотя Сэлинджер всячески старался избежать ошибок, допущенных им в «Тедди», и сделал образ Фрэнни столь убедительным и естественным, что в нем не просматривается даже намека на морализирование, рассказ оказался совершенно непонятым.

В литературоведении 1950-х годов наблюдался такой откат от духовности, что читатели и исследователи были готовы принять любую интерпретацию рассказа, кроме той, на которую рассчитывал Сэлинджер. Одни увидели в нем инвективу против современного академизма. Другие прочли его как описание перехода Фрэнни от отрочества к взрослой жизни. Некоторым даже показалось, что главным героем рассказа является Лейн Кутель. И почти все сделали неправильный вывод, что Фрэнни беременна.

В беременность Фрэнни поверила даже редакция «Нью-Йоркера». Узнав об этом, Сэлинджер огорчился. Двадцатого декабря 1954 года он написал Гасу Лобрано, что, по его мнению, Фрэнни не должна быть беременна, но что читатель имеет право приходить к собственным выводам. Внеся несколько серьезных изменений в текст рассказа, Сэлинджер передумал и в конце концов решил вставить всего две строчки: «Слишком большой перерыв от рюмки до рюмки, грубо говоря», — в надежде, что читатели поймут эти слова как намек на долгое воздержание, а не на задержку месячных. В данном случае Сэлинджер проиграл и потом сожалел об этом.

Увлечение Фрэнни Иисусовой молитвой было отражением собственного интереса Сэлинджера к философии Востока и его разочарованности в том, что американская культура обесценивает духовность. Сэлинджер видит Фрэнни как странника в джунглях американского рационализма. К сожалению, свою мысль автор провел слишком ненавязчиво. И хотя совершенно ясно, что он осуждает западное общество за его бесчувственность к жизни духа, отсутствие прямых выводов позволило критикам усмотреть в рассказе осуждение тех приемов, к которым прибегает Фрэнни в процессе своих духовных поисков. И хотя на самом деле Сэлинджер полон глубочайшего уважения к Иисусовой молитве и мистической силе, в ней заложенной, многие читатели увидели в ее воздействии на Фрэнни нечто такое, от чего девушке следовало бы излечиться.