Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

забывала. И он тоже. Наверное, поэтому я верю в школьную любовь.

— Это от чувств зависит. Родители Ника тоже со школьной скамьи, а разошлись…

— А я была счастлива все двенадцать лет! Каждый день! Даже когда он был в армии, потому что у нас была любовь. Тим, мир держится на любви!

Она поднялась и подошла к плите. Газовая горелка вспыхнула красивым светом, на который был водружен чайник. Большие руки, очень похожие на другие, (даже родинка та же у основания большого пальца) обвились вокруг талии Елены Николаевны, сцепившись в замок на животе, щеки коснулась немного колючая щека, а в плечо уткнулся нос. Женщина улыбнулась и погладила сына по щеке.

— Я тебя очень люблю, мам, — пробурчал куда-то в шею ребенок.

— И я тебя, сынок! Но учти, это не мои слова, а папа так сказал, после того, как… Тяжело, дескать, сдерживаться, если уже знаешь, что можно получить и почувствовать. Твоя нынешняя девочка еще совсем маленькая.

Тимка напрягся. Оторвался от матери.

— Не понял…

Мама хмыкнула:

— Девочка с пирогом. Кажется, Лера…

— Мисс Марпл, а вы откуда про нее знаете?

— Высоко сижу, далеко гляжу…

Тимка убрал руки, шагнул назад.

— Мам!

Елена Николаевна обернулась и улыбнулась.

— Принесла протоколы, и вдруг вижу у подсобки спортзала мой большой сын помогает переобуваться какой-то малышке. Ты знаешь, меня сначала чуть Кондратий не хватил, я ж, грешным делом, подумала, что это — мальчик. Ну что ты смотришь? Сама вот такая, в футболке, в шортах, стрижка короткая, у нас половина мальчишек школы с такой стрижкой! А потом… и я поняла…

— Что потом?

— А что потом?

— Ты сказала: «а потом»?

— Не говорила я такого!

— Мам, ну ты чего заднюю включаешь?!

— Да в профиль она повернулась. В профиль! И я поняла, что девочка. И от сердца отлегло.

— Ну, она фигуристая, — хмыкнул Тим.

— Вот именно! А тебе семнадцать почти. Да и невинность свою ты уже потерял…

— Мам…

— Ладно, чего уж теперь. Но тебе будет непросто.

Тим на это промолчал.

Глава 37. А ради чего?

Прощать всегда трудно, злиться — легко,

ненавидеть тоже, но прощать тяжелее всего.

Иногда люди говорят не то, что думают

или совершают ошибки,

иногда мы сами совершаем ошибки.

Так мы успокаиваем себя, чтобы унять боль…

Дэн Скотт, «Холм одного дерева» («One Tree Hill»)

Тим подскочил ночью, услышав грохот в своей комнате. Карина упала с кровати, запутавшись ногами в одеяле. Она что-то бессвязно мычала, а потом зажала рот. Тимка почти на себе дотащил ее до туалета. Махнул родителям, выглянувшим из спальни, дескать, без вас разберусь. Он помог Карине умыться и проводил обратно в комнату, уложил, укрыл.

— Сколько ж ты приняла, что всё еще пьяная? — пробормотал он, глядя на нее.

Казалось, что он только закрыл глаза, как вновь раздался грохот. Подорвавшись на ноги, он выловил девушку у туалета… Пока Карина выворачивала внутренности, Елена Николаевна намешала что-то в банке и протянула девушке. Но та пить не желала. Тимка сначала загнал спать маму, а потом продолжил танцы с бубнами вокруг пьяной одноклассницы. Он то клялся себе, что расскажет ей обо всём завтра в красках, то обещал, что будет молчать и унесет эту тайну с собой в могилу.

— Давай, давай, — придерживая девушку, вливал в нее лекарство.

Сначала Карина пила, а потом стала отталкивать от себя руку с банкой. Тимка призвал к себе всё свое терпение, чтоб не треснуть Карину чем-нибудь тяжелым, дабы вырубить ее до утра.

— Давай, давай. За маму, за папу, — приговаривал он, поднося к ее губам емкость.

Карина вдруг дернулась от Тимки, толкнула в грудь так, что он приложился лопатками о кафель. Хотел уже высказаться, но глянул на девчонку и передумал. Растрепанная, с размазанным по всему лицу макияжем, она, закусив нижнюю губу, беззвучно плакала. Слезы бежали и бежали по щекам. И Тим даже перестал ощущать холод кафеля. И злость прошла. Царапало душу что-то…

— Карин… — позвал он тихо…

Но та продолжала плакать, сидя на полу в туалете и держась одной рукой за унитаз. Тимка сидел напротив с банкой в руке. Благо места много. Не хрущевка. Смотрел на девчонку, переодетую в его футболку, из-под которой сейчас было видно черное белье, да и на самом только боксеры, но смущения не было.

«Потому что оно ушло еще тогда, в чужом туалете»,— мелькнуло в голове.

— Всё-то у нас не как у людей. Все свиданки в туалете, — пробормотал Тим.

Карина вдруг сфокусировала на нем взгляд.

— Потому что я не она? — просипела девушка, и Тим опешил. Придвинулся к ней.

— Карин, надо выпить. Тебя вырвет, но тебе полегчает. Слышишь?

— Уваров, вот ты мне скажи, что со мной не так? Руки, ноги, даже грудь есть… А. Ну ты же знаешь… Видел. Так что не так?

Больше всего Тимке хотелось ее послать… да так далеко! Но язык словно к нёбу примёрз.

— Я ведь и учусь даже лучше тебя, хотя ты больше в русском сечешь, но тебе положено быть лучшим в этом… Что не так? Мать меня послала на …! Отец деньги сунул… Да засунул бы он их себе …! И Ник мне до звезды! Просто…

Она вдруг замолчала.

— Хреново…

— Ну ты налакалась, по ходу, под завязку, вот тебе и хреново.

— Да пошел ты. Я тебе даже не нравлюсь…

— Карин, давай так. Ты сейчас вот это лекарство пьёшь, блюёшь, а потом я отведу тебя баиньки.

— Все мужики — козлы!

Тимка только вздохнул поглубже. А она вдруг стала рассматривать его. Не смотреть, а рассматривать. И взгляд, словно пальцы, касался обнаженной кожи. Уваров даже напрягся.

— Тим, обними меня… — прошептала она едва слышно.

Парня бросило в жар,