Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

аттестатом — разница всё ж есть. А ей пофиг. Ну и флаг ей в руки, барабан на шею! Обидно только… Папа… А что папа? Кому-то нужно работать. Он не от хорошей жизни подался в Выборг. Там он востребован как высококлассный специалист с нехилой такой ЗП. Вовремя подсуетился — сейчас бизнесмен. А мне Выборг не нравится. Я там честно училась целый год в лучшей школе. Повеситься хотелось каждые три часа! Уговорила… Папа разрешил домой вернуться, но чтоб ни-ни… А мне пятнадцать. И никого рядом, кроме таких же отвергнутых подростков. «Ни-ни» закончилось разбитым сердцем и потерей невинности. А потом…

Но договорить не успела… Сама, не зная, не понимая, изливала душу, швыряя обоюдоострые фразы, не родным маме или папе, а чужому человеку, своей классной, обыкновенной училке, на которую — в принципе, как и на прочих — смотрела сквозь пальцы. Человеку, у которого таких как Карина больше сотни! Зачем классной всё это?

А Елена Николаевна вдруг поднялась и, наклонившись, обняла несчастного ребенка, прижав к своему плечу взлохмаченную мокрую голову с путаными мыслями, с обидой, с болью, рвущей душу.

— Девочка ты моя хорошая, — тихо сказала учитель, погладив Карину по спине.

Она еще могла сдержаться и даже попыталась освободиться из объятий, но вдруг протяжно вздохнула и зарыдала… И рыдала долго, протяжно подвывая, не в силах больше держать маску безразличия, прижимаясь к теплому плечу своей классной. А та гладила по спине и всё что-то говорила и говорила, успокаивала и успокаивала…

Стукнула входная дверь, но Карина этого не услышала. Тимка, нагруженный пакетами, остановился в коридоре. Мама покачала головой, и парень, поставив пакеты, прикрыл дверь на кухню. Елена Николаевна чуть отстранилась, заглянула девочке в глаза.

— Ну всё! Китаянка чистой воды! И так-то опухшая! Карина, хватит реветь, ну? — усмехнулась женщина.

— Это всё вы виноваты. Залезли в душу… — всхлипывая пробормотала Карина.

— Ну да! Конечно, все виноваты. Ой, девочка ты моя!

А девочка еще всхлипывала, размазывая слезы по щекам.

— Ну всё, всё! Иди умойся, а я ложки в морозилку положу, потом приложишь к глазам, чтоб отек убрать.

— Хорошо, — ответила ученица и ушла в ванную.

Елена Николаевна проводила ее глазами и вздохнула. Как помочь Карине она не знала.

[1] Высказаться – значит облегчить душу. (Эрих Мария Ремарк. «Три товарища»)

Глава 39. Точки над Ё.

В неприятности влипли,

выводы сделали...

живём дальше.

Катерина Полянская. «Михаэлла и Демон чужой мечты»

Когда Карина вышла, то ни Елены Николаевны, ни ее мужа, ни Даши уже не было дома. Уваров был в своей комнате, и, увидев его, девушка так и застыла в дверях. Голый по пояс парень отжимался от пола. Спина в переплетении мышц, на руках вздуваются бугры с выпирающим узором вен. Ноги, открытые до колена, казались литыми. Красиво…

— Любуешься? — чуть надсадно спросил он.

— Есть чем, — призналась одноклассница.

Уваров поднялся, встретился с ней глазами, улыбнулся, а потом шагнул к турнику, подпрыгнул и, зацепившись за верхнюю перекладину, стал подтягиваться. Карина усмехалась и не сводила с него глаз.

— Уваров. Я не поняла, ты произвести впечатление на меня хочешь?

— Угу, но… тебя мне… не переплюнуть… в этом самом… произведении… — отрывисто, не сбиваясь, ответил парень с улыбкой.

Девушка сделала вид, что не поняла. Похмелье, все дела…

— А твои где? — спросила она

— В Питер… угнали…

— Оставив тебя со мной?

Тим лишь хмыкнул.

— Если бы Елена Николаевна знала…

Тимофей повис на вытянутых руках, а потом спрыгнул.

— Она знает, — сказал парень и посмотрел на одноклассницу.

У той с вытянувшегося лица схлынула краска. Она таращила на Тимку глаза, как если бы он признался, что для поддержки спортивной фигуры на завтрак есть младенцев. Парень вздохнул, и Карина вдруг бросилась на него с кулаками, Уваров не успел перехватить ее руки. Она била его по широкой груди и что-то шипела сквозь зубы.

— Клинкина, ты обалдела? Не протрезвела еще?

— Урод! Говнюк! Как ты мог ей сказать?! Как?

Тимка перехватил запястья, сжал в ладонях. И тогда Карина разразилась страшной бранью. Тимке на секунду даже показалось, что у него уши заложило. Он уставился на потолок, а потом притянул одноклассницу к себе.

— Что, блин, за речь? Пожалей соседей и мои уши. Я вчера думал, люстра навернется от твоей ругани. Не матерятся в этом доме, андестенд? Не сквернословят. Черт! Из овощей можно упоминать хрен, а из частей тела задницу и титьку, но только тараканью! И никакую иначе, или это уже сексуальное домогательство.

— Да как ты мог?

— Что?

— Сказать ей… о нас…

— Я даже лучшему другу не сказал! Я вообще никому не рассказывал об этом! Но все в курсе, прикинь! — взорвался парень. — Я могу солгать всему миру, но… мама спросила, я ответил…

— А… А когда ты сказал ей?

— Вчера, когда тебя притащили.

Карина вдруг опустила напряженные плечи, отвела глаза… Значит, Елена Николаевна, разговаривая с ней сегодня утром, обнимая ее, уже всё знала… Знала, но… даже вида не подала…

— Пусти, больно, — только и вымолвила девушка и отошла.

Уваров смотрел на нее и молчал. Ей было неловко, ему тоже.

— Я думала, мне всё приснилось… ну, то… ночью… — пробормотала она тихо. — Даже решила, что ты приснился. А оказывается, ты со мной всю ночь… Лучше бы уж приснилось…

— Клинкина…

— Тебе же на Зарницу?

— Угу.

— Во сколько?

— В десять начало.

— Ладно. Я сейчас.

Она вышла из комнаты. Тимка вздохнул и стянул с себя шорты, потянулся за штанами, и тут вернулась Карина со своими вещами. Не обращая внимания на парня, кинула их на кровать и стащила футболку, в которой проходила всё утро.

— Ты чего? — вдруг спросил Тим.

Девушка, стоя перед ним в одном белье, заплетала косу. Бросила на него недоуменный взгляд:

— А чего?