ХРОНИКЕР - Герман Балуев

Грошева будто бы развязали. И он сам, казалось, с удивлением и недоверием мысленно оглядывает себя. Во всяком случае, для меня было даже что-то пугающее в том, как быстро ласковый пьянчужка превратился в жестковатого, взвинченного, нервно-веселого и уверенного в себе человека.

— Привлечем по совместительству плавсостав, — говорил мне о своих резервах Слава, — своих же конторских, которые все же наши бывшие рабочие; у нас же законных интеллигентов нет!

Такой Слава Грошев, каким он шел рядом со мной, был для меня полнейшей неожиданностью. И я почувствовал, что жизнь за последние два часа еще раз крепко поставила меня на землю.

ГЛАВА 6

1

— Господи, Леша, в газете твоя статья!

Я скинул ноги с дивана и выхватил из рук матери газету.

Четырьмя колонками сверху донизу, угрожающе огромно была тиснута моя статья. Строчки прыгали в глазах и как будто стреляли в меня. С ощущением непоправимости содеянного я дрожащими руками закурил, заставил себя читать.

ДВИЖЕНИЕ К КАТАСТРОФЕ

Открытое письмо другу

Мне сразу же хочется сказать тебе спасибо. Это ты создал меня таким, что теперь я могу противостоять тебе. Я все так же дорожу дружбой с тобой, как и тридцать лет назад, в годы войны, когда ты, пацаний атаман, лепил из меня, эвакуированного испуганного мальчугана, мужчину, который умеет себя обогреть, накормить, защитить.

Но речь не обо мне. О тебе. Я сейчас думаю о том, какое огромное и длительное усилие требовалось, чтобы вихляющийся, со скользкой ухмылкой предводитель поселковой шпаны Куруля превратился в уважаемого директора завода Василия Павловича Курулина. Как ему это удалось? И до конца ли ему это удалось?

Всего лишь несколько месяцев назад вышла моя книга, в значительной степени посвященная тебе. Признаюсь, что моя позиция по отношению к тебе была несколько снизу вверх. Да и сейчас я могу сказать, что я преклоняюсь и пасую перед твоим поступком. И мне тоже свойственна обостренная любовь к Волге, и к тому рабочему поселку на ее берегу, где мы с тобой выросли и себя обрели. И меня тоже охватывало беспокойство от того, что происходит что-то не то с родною землей, и меня терзали смутные угрызения совести. Но бросить все, чтобы вернуться в поселок детства и сделать его процветающим, к такому, признаться, я не готов. И главным образом потому, что: «Что я смогу?.. Разве сидящие там, на месте, люди глупее или меньше желают себе добра, чем желаю им этого добра я?..» А ты бросил Ленинград, должность начальника цеха на Балтийском заводе, выдрал (извини за точное слово) назначение директором в Воскресенский затон и — что главное — начал его преобразовывать, и успешно! В полумертвом Воскресенском затоне вскипела жизнь: строительство, асфальтирование, озеленение, постройка опытного судна «Мираж»...

В своей книге, отдав должное твоим светлым побуждениям, я выразил уверенность, что замысленное тобой ты построишь. Я имел в виду лишь опытное судно «Мираж» — ты сделал больше. Но почему сейчас, когда я живу в руководимом тобою затоне, у меня не проходит ощущение окружающего меня зла? Почему сама атмосфера затонская мне мнится атмосферою зла?.. Почему?

Я понимаю, насколько трудно читать все это тебе, но не менее трудно и мне писать такое послесловие к своей собственной книге. Но и не писать — я думаю, ты понимаешь, — нельзя. Если даже кругом зло и ошибки— все равно впереди есть просвет. Но если исчезнет мужество говорить правду — никакого просвета впереди уже не будет.

Первый секретарь Красно-Устьинского райкома партии тов. Берестов оценил твою деятельность, Василий Павлович, осторожно, но достаточно твердо. Бескорыстный, честный, хорошо знающий дело человек пришел и начал делать то, что никто до него не мог. Не то что сделать — даже помыслить об этом. А он решительно и круто начал преобразовывать захудалый, морально и физически устаревший заводик в современную верфь, решительнейшим образом искоренил (не «начал бороться», а именно «искоренил») нарушения трудовой дисциплины, воровство, пьянство. «Что можно сказать о таком руководителе? — спросил меня тов. Берестов. — Видимо, то, что это руководитель современного типа — с четким осознанием цели, с умением этой цели добиться...»

Чем же ты современный?.. Очевидно, тем, что ты умело ориентируешься в современном мире. Под любое постановление у того или иного ведомства тебе что-нибудь да удается получить. То коровы приходят в затон, то цемент, то семена кормовых трав, то асфальтобетонный завод. В твоем развернувшемся и развивающемся хозяйстве все пригодится. Ты умеешь добиться. Я просто не знаю такого, что бы у тебя сорвалось, не получилось, выпало из твоих рук. Ты пойдешь на самые крайние меры, всем пожертвуешь, но обязательно добьешься того, за что взялся. Для тебя, по сути, нет преград. И вот в том, что для тебя нет преград, вся собака-то и зарыта. Человек, для которого нет преград, опасен. И, собравшись с духом, я хочу сказать тебе, что такой опасностью для затона стал теперь ты. И это несмотря на то, что дела твои впечатляют: строится головное судно новой серии, поднялись дома для плавсостава, новая школа, парк. Поселок начал превращаться в красивый комфортабельный городок. И все это делается теми же людьми, которых до тебя не хватало даже на то, чтобы починить свои деревянные тротуары. Как это ты сумел?

А у тебя это очень просто. Собрал от мала до велика все население, переписал, разбил на десятки — провел массовое озеленение. Ты провел! Не люди поднялись на озеленение своего родного поселка — ты их вынудил озеленять. Ты ухмыльнешься: «А пока я их не «вынудил», над затоном и торчали голые холмы». Раз есть результат, для тебя этим результатом все покрыто. Все потери и все издержки. И потом: какая эффективность. Насколько проще!.. Поднял всех, приказал, сделали. А у меня, поверь, не радость от тех посаженных березок осталась, а оскомина — что меня вынудили. Скажу больше: каждый твой «во благо» нажим выдавливает по капле чью-то любовь к своей земле. А ведь это просто страшно — жить поденщиками среди родных берез.

Для государства современный руководитель — это то, что требуется, а для меня — подчиненного — это, очевидно, как раз то, что мне хочется и чего мне не хватает. Но согласись, не могу же я сказать, что мне не хватает котлована, куда ссылаешь ты нарушителей. И по одному хотя бы по этому я с Берестовым в оценке тебя согласиться никак не могу. Нет, дружище, ты не современный.

Ты сам нашел для себя точное слово— «хозяин». А ведь и действительно, ты подобен тому рьяному мужичку, который, получив «свой» клочок земли, неистовыми трудами превращает его в плодоносящее чудо. И, ты знаешь, мне этот мужичок симпатичен. Но пойдем чуть дальше, расширим картину, представим, что этому неистовому хозяйчику дали работников. А ну? Какова будет их жизнь?.. Мне стоит лишь представить это, как я чувствую, мне этот хозяйчик вовсе не симпатичен, напротив даже: он — мой лютый враг! Ну, а у тебя-то, Василий Павлович, таких работников — более тысячи. Помнишь, как ты гвоздил меня в разговоре: «Шестьдесят лет внушаете человеку, что он хозяин. Тогда как в первую очередь и прежде всего он работник! И вот когда он поймет, что он работник...» Вот твой диагноз и одновременно рецепт. А теперь смотри, как все становится на места: ты — хозяин, остальные — работники. И эти работники своими руками реализуют твою любовь к отчей земле...

От восхищения и даже преклонения перед твоими замыслами (переход от судоремонта к судостроению, каждой семье — фешенебельный особняк, парки, асфальт и культура, самообеспечение продуктами и стройматериалами, предоставление всем работы с учетом их возможностей и возраста) я за несколько дней пребывания в затоне перешел к их внутреннему неприятию. И знаешь, что меня так повернуло? Не котлован даже, где копошатся изловленные тобой нарушители, а поступок семи молодых электросварщиков, которых ты «обменял» на отделочные материалы и отправил отрабатывать «оброк» в Набережные Челны. Почему они, отработав свое, так и не вернулись в затон? Это же просто плевок в твое лицо! Ведь именно в расчете на них, молодых, строятся двухэтажные особняки, гигантский эллинг, бешеными усилиями пробивается переход на строительство суперсовременных судов, чтобы одним рывком не только достичь, но и превзойти качественно такие знаменитые и уважаемые фирмы Министерства речного флота, как Сормовский, Красноборский или Котельнический заводы. Неужели эти оставшиеся в Набережных Челнах ребята такие дурни, что не видят, не чувствуют—это для них?! Конечно, видят. Конечно, чувствуют. Но особняк, за который надо потом полжизни платить и который строится для тебя без твоего согласия, — как бы он ни был замечателен, это же своего рода тюрьма. Не от ощущения ли этой зажатости ушли молодые, для которых ты и готовишь жизнь?

Мне кажется, Василий Павлович, мы подходим к главному. Вопрос такой: почему твои замечательные, творческие, боевые идеи не зажгли затонскую молодежь? Почему нет даже признаков энтузиазма, подъема, гордости своим делом, которые так отчетливы на великих стройках нашей страны и которые вообще характерны для наших людей и особенно для молодежи, когда ей доверяют большое и серьезное дело? Знаешь, в чем ответ? В слове «доверяют». Ты не доверился, не зажег людей смыслом преобразования их же земли. И это понятно: для тебя они всего лишь работники, за которыми нужен глаз да глаз. Чего это работника зажигать?! С работником нужна строгость. Дистанция нужна с ним. А чуть не то — в котлован! Естественно, они и ведут себя как работники: под твоим взглядом развивают сверхдеятельность, нет тебя — сидят, ядовито обсуждают твои дела. Так почему же они не чувствуют, что они делают для себя? Да потому что может ли поверить работник, работая на хозяина, что он старается для себя? Не может. На тебя он расходует ум и энергию. Ты для себя, и он для тебя. Вот как обстоят дела в Воскресенском затоне. Ты дерзко, изобретательно реализуешь свою идею, и в этом высоком предприятии люди для тебя средство. Не случайно ты и меняешь их на хромированную сталь и на модный пластик. И не случайно их движение не к тебе, а от тебя. Хотя, помнится, ты полагал, что будет обратное. Что свежие, культурные, образованные люди хлынут в твой обетованный рай. Ты пренебрег основополагающим нашим принципом, который можно выразить словом «вместе». Ничего не может получиться, если ты «над», а не вместе с людьми.