Таинственные расследования Салли Локхарт. Рубин во мгле. Тень «Полярной звезды» - Филип Пулман

говорил Уэбстер, была его собственным изобретением, а идея принадлежала фотографу по фамилии Майбридж[14]. Пока она существовала только на бумаге, ведь разместить ее было негде. Механизм представлял собой целую серию камер на колесах, их можно было возить по рельсам мимо фиксированной точки, быстро меняя экспозицию, чтобы запечатлеть движение объекта в этой самой точке. Мысль о том, чтобы фотографировать движение, в те времена витала в воздухе: многие экспериментировали с разными технологиями, но к решению проблемы никто пока не приблизился. Уэбстер верил, что частичным ответом на вопрос станет его движущаяся камера. Чарльз Бертрам уже трудился над более чувствительными эмульсиями, которые позволят увеличить скорость экспозиции. Вот если бы удалось найти способ фиксировать негатив на бумаге, а не на стекле… тогда можно было бы установить рулон покрытой эмульсией бумаги за одной из линз, и это бы с успехом заменило движущуюся камеру. При условии, конечно, что удастся сконструировать достаточно точный механизм протяжки бумаги и не рвать ее в процессе. Если бы они все это смогли… можно было бы установить в новой студии зоетроп, как называл его Чарльз. Да, работы предстояло еще много.

Салли и мистер Блейн оставили этих двоих в пылу оживленной дискуссии, а сами отправились внутрь, чтобы решить, какая помощь в офисной работе им понадобится.

Ранним утром того же дня дочь лорда Уитэма, леди Мэри, сидела в зимнем саду отчего дома на Кавендиш-сквер. Слишком большое, чтобы называться просто оранжереей, это строение из стекла и металла вмещало пальмы, редкие виды папоротников, орхидеи и даже бассейн, где неторопливо плавала темная рыба. Леди Мэри была вся в белом: вышитое шелковое платье с высоким воротом, жемчужное ожерелье и все остальное цвета свежевыпавшего снега – будто жертва, предназначенная на заклание. Она сидела в бамбуковом кресле под исполинским папоротником, сжимая в руках книгу, – но не читала.

День стоял сухой и холодный; стекло и зелень туманили яркий солнечный свет, и казалось, будто зимний сад находится под водой. Отсюда, из самого сердца сада, леди Мэри видела только зелень и слышала лишь журчание воды, питавшей бассейн. Да время от времени – шум пара в трубах, идущих вдоль стен.

Красота леди Мэри не соответствовала моде. В то время предпочитали женщин, сложенных, как диван, – крепких, удобный, славно набитых. Леди Мэри напоминала дикую птицу или молодое животное – стройное, легкое. Ее кожа была того же теплого оттенка, что и у матери, глаза – большие и серые, как у отца. Она была сама нежность, и в то же время в ней угадывался огонь, трепещущий и своенравный. Жизнь уже научила ее, что красота – это проклятие.

Людям она внушала благоговейный трепет. Даже завзятые обольстители и лучшие женихи города терялись в ее присутствии и чувствовали себя неуклюжими, неопрятными и косноязычными. В совсем еще юном возрасте леди Мэри интуитивно поняла: вместо того, чтобы возбуждать любовь, она ее отпугивает. И все потому, что слишком красива. Тень трагедии уже проступала в ее глазах цвета грозового цела, и помолвка была лишь отчасти тому причиной.

Некоторое время она сидела неподвижно. Затем из-за стеклянных дверей библиотеки донеслись голоса. Она вздрогнула, книга с грохотом выпала у нее из рук на железную решетку в полу.

– Мистер Беллман, миледи, – сообщил лакей, открывая перед посетителем дверь.

Аксель Беллман в сером утреннем костюме шагнул внутрь и едва заметно поклонился. Леди Мэри улыбнулась – лакею.

– Благодарю вас, Эдвард, – сказала она.

Он удалился. Дверь почти бесшумно затворилась.

Леди Мэри сидела, как статуя, у бассейна, сложив руки на коленях. Тихая, будто белая водяная лилия у ее ног. Беллман негромко кашлянул: под пальмами зимнего сада это прозвучало как негромкий рык леопарда, готового прыгнуть с ветки на хрупкую спину газели.

Наконец он шагнул вперед и заговорил.

– Могу я пожелать вам доброго утра?

– Не вижу причин запрещать вам это.

Улыбка чуть тронула его губы. Он встал недалеко от нее, заложил руки за спину. Луч бледного солнца позолотил половину его тяжелого лица.

– Вы сегодня очаровательны.

Она не ответила, только подняла руку и, отломив кромку глянцевитого пальмового листа, принялась спокойно полосовать ее ногтями.

– Благодарю, – едва слышно произнесла она спустя некоторое время.

Он взял стул и сел рядом.

– Полагаю, вам будет интересно узнать о моих планах на нашу совместную жизнь, – начал он. – Некоторое время мы поживем в доме у Гайд-парк-гейт, но нам, естественно, понадобится и загородный дом. Вы любите море, Мэри? Вам нравится плавать под парусом?

– Не знаю. Я никогда не была на море.

– Оно вам понравится. Я сейчас строю паровую яхту. На воду ее спустят как раз к нашей свадьбе. Мы могли бы провести на ней медовый месяц. Вы поможете мне выбрать для нее имя, и, надеюсь, вы ее и окрестите.

Леди Мэри не ответила. Ничего не видящие глаза были устремлены вниз, обрывки пальмового листа усеивали белое платье. Руки неподвижно лежали на коленях.

– Посмотрите на меня, – голос его был тверд и ровен.

Она подняла глаза на человека, за которого согласилась выйти замуж, и постаралась, чтобы ее лицо ничего не выражало.

– Сейчас приедут фотографы. Мне нужен снимок, на котором будут видны ваши удовольствие и счастье по поводу помолвки. Как моя невеста, жена и хозяйка моего дома вы никогда не будете публично выражать недовольство – что бы вы при этом ни чувствовали. Впрочем, я надеюсь, что поводов для недовольства у вас не будет. Вам ясно?

Леди Мэри заметила, что мелко дрожит.

– Да, мистер Беллман, – сумела выдавить она.

– Ну, нет. Никаких больше мистеров Беллманов. Меня зовут Аксель, так отныне вы будете меня называть. Ну-ка, я хочу это услышать.

– Да, Аксель.

– Хорошо. А теперь расскажите мне про эти растения. Ничего не смыслю в ботанике. Вот это, например, что?

Ровно в два тридцать мистер Протероу из «Элиотт и Фрай» прибыл в особняк лорда Уитэма. Три его ассистента внезапно получили целый час свободного времени и по пять шиллингов каждый – чтобы не распространялись об этом. Их место заняли Фредерик, Джим и Чарльз Бертрам.

Джим надел лучший костюм и гладко зачесал волосы. Фредерика едва можно было узнать с зачерненными бровями и ватой, подложенной за щеки, чтобы лицо казалось полнее. Мистер Протероу, молодой человек в очках с волосами песочного цвета, был в восторге от происходящего, хотя рисковал местом, если бы что-нибудь, не дай бог, пошло не так.

Лакей, открывший дверь, не горел желанием пускать их в дом.

– С черного хода, – процедил он и попытался захлопнуть дверь, но не тут-то было.

Чарльз, одетый, как всегда, с безупречной элегантностью, поднял руку.

– Минуточку, любезный. Вы знаете, кого только собираетесь не пустить в дом?

Лакей слегка ослабил напор на дверь. На его губах мелькнула тень усмешки.

– Еще бы, –