Укридж и Ко. Рассказы - Пелам Вудхаус

— Странно, — сказал я, осушая бокал портвейна, в котором испытывал большую нужду. — Совершенно непонятно.

— А сегодня утром я выглянула из окна и увидела, что он скачет через скакалку, будто ребенок. А после этого вдруг принялся подпрыгивать и бить кулаками по воздуху, словно у него начался какой-то припадок. Не знаю, все ли у него в порядке с головой.

Я читал ее мысли: она про себя взвешивала, разумно ли и дальше пользоваться услугами свихнутого дворника. Необходимо было принять самые эффективные меры.

— Думаю, дело в нынешнем повальном увлечении физическими упражнениями, тетя Джулия, — сказал я. — В наши дни, куда ни погляди, ничего другого не увидишь. И по-моему, это очень даже неплохо. Здоровый дух в здоровом теле, и так далее. То есть, если дворник предпочитает заполнять свой досуг скаканием через скакалку для укрепления печени вместо того, чтобы ошиваться на кухне с кружкой пива, так с точки зрения нанимателя это же самое оно?

— Пожалуй, ты прав, — сказала она задумчиво. И затем, поскольку в застольных беседах у нее есть манера переходить на личности, добавила: — Было бы неплохо, Стэнли, если бы ты тоже поупражнялся. Ты все больше выглядишь одутловатым.

Я с быстротой молнии использовал открывшуюся возможность. Как в свое время Наполеон.

— Вы абсолютно правы, тетя Джулия, — сказал я проникновенно. — С этой минуты и далее я буду каждый день немного боксировать с дворником.

— Может быть, он не умеет боксировать?

— Я его научу.

— Не знаю, могу ли я одобрить якшанье моего племянника с дворником.

— Какое же это якшанье, тетя Джулия? Между якшаньем и ударом по сопатке существует большая и глубокая разница.

— Ну, хорошо. Полагаю, вреда это не принесет. По словам Окшотта, он очень вежливый и почтительный молодой человек, так что, пожалуй, особых возражений против того, чтобы ты боксировал с ним, нет. А тебе, безусловно, следует начать упражнения безотлагательно. Ты становишься просто толстым.

Вот так. Немножко дипломатии, Корки, парочка приемчиков старины Макиавелли — и с проблемой тренировок Боевого было покончено.

Соответственно каждое утро точно в десять я отправлялся в глубину сада, и мы отрабатывали два-три приятных раунда. И вновь я чувствовал, что Провидение ведет себя по-честному с тем, кто это заслужил. Мне казалось, что моя доля щедрого приза, предложенного победителю администрацией Уайтчепелского стадиона, уже у меня в кармане.

И текли счастливые дни.

Однако, Корки, на голубом горизонте собирались тучи, и вскоре они темной пеленой затянули небеса. Хотя я этого не подозревал, но Эдем «Кедров» на Уимблдон-Коммон прятал змею, причем змею высшего сорта.

Я подразумеваю Окшотта, дворецкого.

Обнаружил я это далеко не сразу. Собственно говоря, до середины второй недели я вообще про Окшотта не думал, хотя с облегчением узнал, что он одобряет Боевого. Ведь в распоряжении дворецкого есть столько возможностей омрачать жизнь нижестоящих! Например, одного слова Окшотта, что, по его мнению, Боевой не годится для исполнения высоких дворнических обязанностей, было бы достаточно, чтобы моя тетка тут же его уволила. Однако Окшотт нашел его вежливым и почтительным. А Окшотт был благородной душой. То есть так я считал тогда. И ошибался.

Ну, как я упомянул, Корки, счастливые дни текли и текли. Но постепенно мной начала овладевать смутная тревога. И я объясню тебе почему. А потому, что, боксируя с Боевым, я начал замечать в нем тончайшую перемену.

Ты видел Боевого Билсона на ринге, Корки, и ты знаешь, каков он в лучшие свои минуты. Разумеется, я не ждал, что он станет выкладываться в дружеских обменах ударами с типусом вроде меня, которого он мог бы тут же послать в нокаут. Тем не менее я ждал чего-то такого-эдакого. Ну, некоторой забористости, так сказать, малой толики положенного задора. А вот их-то явным образом и не хватало.

Перчатками я работаю неплохо, но, в конце-то концов, я просто любитель и как таковой не имею права излишне часто врезывать профессионалу. Но он-то вовсе не имел права булькать, когда я врезывал, — булькать наподобие прохудившейся цистерны. И мне не нравилось ощущать его живот, когда я наносил удар туда. Дрябловатый. Живот человека, который излишне себя ублажает. Я очень проницательный типус, Корки, и мне не потребовалось много времени усечь, что в тренировки вкрадываются какие-то нарушения. Я решил навести справки.

Ну, естественно, спрашивать самого типуса смысла не имело. Не знаю, насколько живо ты помнишь этого Билсона, но, возможно, ты не забыл его особую манеру разговаривать. Скажешь ему что-нибудь и делаешь паузу для его ответа, а он стоит себе, и его лицо — если это можно назвать лицом — ничегошеньки полминуты не выражает. Ни единый мускул не вздрагивает, пока слова постепенно складываются под железобетонной черепушкой. Затем рябь — что-то поднимается к поверхности. Затем тусклый проблеск в глазах. Затем губы подергиваются. И наконец, «а!», или «о!», или «эк!», или еще что-то. Чтобы извлечь из него хоть какие-то факты, потребовались бы часы.

Потому я воздержался от расспросов бедного косноязычного олуха, а прямиком направился к кухарке, женщине, чьи пальцы всегда лежат на пульсе жизни «Кедров». Запомни это, Корки. Если тебе когда-нибудь потребуется что-то узнать, обращайся к кухарке. Щупальца кухарки дотягиваются до самых укромных углов. Любые сплетни рано или поздно доходят до нее. Так было и в данном случае. Она оказалась полностью осведомленной о положении вещей.

Беда заключалась в том, что мистер Окшотт взял этого дворника под свое крыло. Приглашал его к себе в логово на портвейн и сигары. За столом настойчиво угощал всякими деликатесами. Следил, чтобы он купался в пиве. Говорила она про это язвительно, потому что принадлежала к старой школе, придавала надлежащее значение социальной иерархии и чувствовала, что дворецкий роняет свой престиж, панибратствуя с дворником в буфетной.

Что до Боевого, его лучшее «я», видимо, совсем откинуло копыта. Беспечно не замечая, что его талия ежедневно утолщается на четверть дюйма, он ходил за Окшоттом по пятам и опивался его портвейном без малейшего зазрения совести.

Понимаешь, что произошло, Корки? Мне с самого начала следовало учесть в моих планах такую возможность. Но каким-то образом я упустил ее из вида. То есть против тренирования боксера в доме твоей тетки имеется одно возражение: там он неизбежно окажется в обществе дворецкого и более чем вероятно, что последний собьет его с пути истинного.

Ты когда-нибудь задумывался о том, какое воздействие должен оказать дворецкий на тупоголового пролетария вроде Билсона? Уж конечно, самое сокрушающее. А Окшотт принадлежал к типу дородных, осанистых прелатообразных дворецких. Человек, умеющий произвести впечатление. Повстречав его на улице и проигнорировав жуткий котелок, который он водружал на голову, выходя из дома, ты принял бы его за епископа в штатском или по крайней мере за полномочного посланника при каком-нибудь из наиболее могущественных дворов.

Лично я, однажды столкнувшись с ним в Александра-Парке после второго заезда и распознав в нем типчика с задатками игрока, уже не испытывал к нему благоговения, которое он вызывал в других. И с тех пор относился к нему скорее как к одному из своих ребят, чем как к дворецкому. Но мне было ясно, что Боевому Билсону, типчику, выросшему в грубой обстановке Уоппингских доков и всю жизнь считавшему сливками общества букмекеров, обслуживающих стоячие места на трибунах, Окшотт должен был мниться существом из иного, недоступного мира. Так или не так, но ясно было одно: он оказался в плену неотразимого обаяния этого дворецкого и требовалось незамедлительно принять меры, чтобы положить конец пьянящему воздействию указанного обаяния, пока еще не поздно.

Я тут же направился на поиски Окшотта и нашел его у кабинета моей тетки, дверь которого он как раз закрыл за собой.

— Визитер к мисс Укридж, сэр, — объяснил он.

Визитеры моей тетки меня не интересовали.

— Окшотт, — сказал я, — мне надо с вами поговорить.

— Слушаю, сэр.

— С глазу на глаз.

— Если угодно, сэр, мы можем уединиться в буфетной.

Мы уединились там, и я начал:

— Речь пойдет о дворнике, Окшотт.

— Да, сэр?

— Я слышал, вы угощаете его портвейном.

— Да, сэр.

— Вам не следует это делать.

— Портвейн не марочный, сэр.

— Меня не интересует, какой это портвейн. Я имею в виду, что…

Я умолк. Мне стало ясно, что объяснение предстоит не из легких. Пожалуй, следовало положить карты на стол.

— Послушайте, Окшотт, — сказал я. — Мне известно, что вы знаток в области спорта…

— Благодарю вас, сэр.

— … а потому я открою вам секрет, разглашение которого очень нежелательно. Этот типус Билсон на самом деле — боксер. Я его менеджер, и он тут под моим присмотром тренируется для чрезвычайно важного матча…