До свидания там, наверху - Пьер Леметр

– Вам ведь поштучно платят, а?

Анри широко развел руки ладонями вверх:

– Конечно же. Так принято, платят за выполненную работу.

– Вашим людям тоже платят сдельно…

Анри состроил мину – мол, конечно, и что из этого? К чему он клонит?

– Вот почему в гробах земля, – сказал Мерлен.

Анри вытаращил глаза – что это еще за чертовщина?

– Есть гробы, в которых нет покойников, – снова заговорил Мерлен. – Чтобы заработать побольше, ваши работники привозят и закапывают гробы, в которых никого нет. Только земля, чтобы были тяжелыми…

Реакция Анри была неожиданной. Он подумал: вот идиоты, хватит с меня. А в довершение ко всему Дюпре и все эти недоумки на местах, которые только и думают, как бы урвать чуть-чуть больше, вытворяя невесть что. Несколько секунд дело его больше не касалось: пусть сами выкручиваются, а он сыт по горло.

Голос Мерлена вернул его к действительности и к тому факту, что он, как руководитель предприятия, увяз в этом темном деле по самые уши; мелкую сошку придется оставить на потом.

– И потом… есть еще боши, – проговорил Мерлен.

– Боши?

Анри выпрямился на сиденье. Первый проблеск надежды. Ведь если речь об этом, то это его епархия. В вопросе о бошах никто не мог с ним соперничать. Мерлен отрицательно покачал головой, но так незаметно, что Анри поначалу этого и не заметил. Затем возникло сомнение: а правда, какие боши? При чем здесь они? Должно быть, на его лице отразились эти мысли, так как Мерлен ответил так, как если бы понял его замешательство.

– Если вы съездите туда, в Даргон… – начал он.

Но остановился. Анри дернул подбородком, мол, давай выкладывай, что там за история?

– Там французские могилы, – продолжил Мерлен, – а в них лежат немецкие солдаты.

Пораженный этой новостью, Анри, словно рыба, хватал воздух раскрытым ртом. Катастрофа. Труп и есть труп, предположим. Для Праделя раз человек мертв, то Праделю совершенно наплевать на то, кем он был – французом, немцем или сенегальцем. На этих кладбищах нередко можно было встретить случайно затесавшийся труп вражеского солдата, а иногда и несколько – солдаты наступающих частей, разведчики, да и войска все время то наступали, то отступали… По этому вопросу были даны очень жесткие указания: тела немецких солдат следовало неукоснительно отделять от трупов героев-победителей, для них были отведены особые участки на созданных государством кладбищах. Если немецкое государство, а также Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge, служба ухода за немецкими военными местами погребения, все еще обсуждали с французскими властями судьбу этих десятков тысяч «чужих трупов», то до принятия окончательного решения перепутать французского солдата с бошем было кощунством.

Похоронить боша во французской могиле, представить, как люди целыми семьями будут приходить поклониться надгробиям, под которыми лежат вражеские солдаты, те, кто убивал их детей, было просто невыносимо и граничило с осквернением могил.

Верный скандал.

– Я этим займусь… – пробормотал Прадель, который не имел ни малейшего представления ни о масштабах этой катастрофы, ни о средствах ее решения.

Сколько их там? Давно ли бошей стали хоронить во французских гробах? Как их найти?

Теперь он яснее, чем когда-либо, сознавал: этот отчет должен исчезнуть.

Непременно.

Анри пригляделся к Мерлену и понял, что тот еще старше, чем показался поначалу: глубокие морщины на лице и помутневшие глаза – признак грядущей катаракты. А голова действительно маленькая, как у некоторых насекомых.

– Вы давно служите?

Вопрос был задан резким, повелительным голосом, звучащим по-военному. Для Мерлена вопрос прозвучал как обвинение. Ему не нравился этот Олнэ-Прадель, который полностью соответствовал его представлению о нем: болтун, пройдоха, богач, циник, и на ум пришло расхожее – «тыловая крыса». Мерлен согласился сесть в машину, потому что это отвечало его интересам, но он чувствовал себя в ней плохо, словно в гробу.

– Служу? – переспросил он. – Всю жизнь.

Произнес он это без гордости, без горечи, просто констатируя факт, как человек, который и не представлял себе никакого другого состояния, кроме этого.

– И в каком вы нынче чине, господин Мерлен?

Замечено было четко, но обидно, потому что для Мерлена прозябание за несколько месяцев до выхода на пенсию, в недрах административной пирамиды, было открытой раной, унижением. Его медленное продвижение по службе происходило исключительно за выслугу лет, и он находился в положении рядового, который закончит свою карьеру с нашивками солдата второго класса…

– Во время этих проверок, – снова заговорил Прадель, – вы проделали превосходную работу!

Он был восхищен. Если бы Мерлен был женщиной, он бы попросил его руки.

– Благодаря вашим стараниям, вашей бдительности мы сможем навести во всем этом порядок. Нечестных работников… мы вышвырнем. Ваши отчеты будут нам очень полезны, они позволят нам решительно взять всех в руки.

Мерлену стало интересно, что означало слово «мы» в устах Праделя. Ответ пришел тут же: это «мы» значило власть Праделя, это были он, его друзья, его семья, его знакомые…

– Это будет интересно и для самого министра, – продолжал Анри, – и я даже могу сказать, он будет признателен! Да, признателен за вашу компетенцию и вашу сдержанность. Потому что, конечно, ваши отчеты для нас необходимы, но ведь ни для кого ничего хорошего не будет, если это получит огласку, не так ли…

Это «мы» вобрало в себя мир власти, влияния, дружбы на самом высоком уровне, управленческие кадры, верхушку – почти все то, что было ненавистно Мерлену.

– Господин Мерлен, я лично переговорю об этом с министром…

И все же, все же… И это, конечно же, самое печальное во всем этом: Мерлен чувствовал, как что-то поднимается в нем против воли, словно не поддающаяся контролю эрекция. После стольких лет унижений получить наконец настоящее продвижение по службе, заставить умолкнуть злые языки и даже взять власть над теми, кто вытирал об него ноги… Он пережил секунды безумного напряжения.

Прадель явственно видел по лицу этого неудачника, что любое продвижение по службе будет достаточным, любая безделушка, вроде стеклянных бус для негров в колониях.

– …и я прослежу за тем, – сказал он, – чтобы ваши заслуги и деловые качества не были забыты, а, напротив, достойно вознаграждены!

Мерлен кивнул в знак согласия.

– Послушайте, раз вы об этом говорите… – глухо сказал он.

Он склонился над своим огромным кожаным портфелем и долго шарил в нем. Анри перевел дух – он подобрал ключик. Теперь надо добиться, чтобы он отозвал свои отчеты, все отменил, даже написал заново хвалебные доклады за назначение, чин, надбавку: для посредственности все сойдет.

Мерлен еще долго копался в портфеле, затем выпрямился, держа в руке смятый листок.

– Раз уж вы об этом заговорили, – повторил он, – наведите порядок и с этим.

Анри взял листок и прочитал его: это была реклама. Он побледнел. Компания «Фрепаз» предлагала купить «по хорошей цене бывшие в употреблении зубные протезы, даже сломанные или негодные». Отчет о проверке только что превратился в динамит.

– Эта придумка работает неплохо, – сказал Мерлен. – Скромный навар для местных работников, по нескольку сантимов за зубной протез, да ведь курочка клюет по зернышку.

Он указал на бумагу в руках Праделя:

– Можете оставить ее себе, я к отчету приложил другой экземпляр.

Он уже закрыл портфель и говорил с Праделем тоном человека, который утратил интерес к разговору. Так оно и было, поскольку то, что он только что ощутил, пришло слишком поздно. Эта вспышка желания, перспектива продвижения по службе и новой должности, уже давно погасла. Вскоре он оставит государственную службу и откажется от всякой надежды на успех. Ничто и никогда не изгладит из памяти сорок лет такой жизни. Да и что бы он делал, сидя в кресле начальника службы и командуя людьми, которых он всегда презирал? Он хлопнул по портфелю – что ж, с вами было не скучно, но мне пора.

Неожиданно Прадель схватил его за предплечье.

Сквозь рукав пальто он ощутил худобу, костлявую руку, что вызывало очень неприятное впечатление – это был громоздкий скелет в одежонке от старьевщика.

– Сколько вы платите за жилье? Сколько вы зарабатываете?

Вопросы вырвались как угрозы, подходы издалека закончились, пора перейти к сути разговора. Мерлен не был впечатлительным человеком, но все же подался назад. Всем своим видом Прадель источал жестокость, сжимал его руку с ужасной силой.

– Сколько вы зарабатываете? – повторил он.

Мерлен попытался собраться с мыслями. Конечно же, он наизусть знал цифру: тысяча сорок четыре франка в месяц, двенадцать тысяч франков в год, на которые он перебивался всю свою жизнь. У него ни гроша за душой, он умрет безвестным и бедным, никому ничего не оставит, да, вообще-то, никого у него и нет. Вопрос о жалованье был еще более унизительным, чем вопрос о должности, который относился к ве́дению министерства. Безденежье – совсем другое, оно преследует вас повсюду, составляет вашу жизнь, целиком определяет ее, ежеминутно звучит у вас в ушах, проступает во всем, что вы предпринимаете. Нужда еще хуже нищеты, ибо можно сохранить достоинство и разорившись, а вот нехватка денег приводит вас к скудости и мелочности, вы становитесь мелочным, скаредным, нужда вас бесчестит, потому что, столкнувшись с ней, вы не можете остаться цельным, сохранить гордость и достоинство.