Театральное эхо - Владимир Лакшин

Так или иначе, а очень возможно, что старое здание Художественного театра само скоро станет музейной историей. И каковы бы ни были успехи актеров и режиссеров нового поколения, мировая слава этого коллектива навсегда останется связанной с бывшим Камергерским переулком, с домом, украшенным скульптурой Голубкиной «Пловец» и с чайкой на фронтоне. Ведь здесь работали долгие годы Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов, здесь читали им свои пьесы Чехов и Горький, здесь аплодировали артистам Лев Толстой и Ленин.

Как были бы, наверное, счастливы историки литературы и театра, если бы до наших дней дошло, скажем, составленное столь же подробно и тщательно описание шекспировского театра «Глобус». Думаю, что его немедленно попытались бы реконструировать по этим описаниям.

А ведь значение МХАТ для русской и мировой культуры – в веках, – должно быть, не меньшее, чем знаменитого шекспировского театра. И пока не поздно, надо сберечь и сохранить хотя бы материальную основу того, что связано с годами признанного расцвета русского театрального искусства.

Вот о чем еще думаешь, оценивая значение скромной и содержательной работы Ф. Михальского.

Спор о Писемском – драматурге[27]

Когда в 1903 году деятели молодого Художественного театра были озабочены составлением репертуара к очередному сезону, Чехов посоветовал: «Вот вам бы еще “Ревизора” и “Женитьбу”, да переглядеть бы Писемского, авось и у него нашлось бы что-нибудь вроде “Горькой судьбины”».

Совет Чехова «переглядеть Писемского» и сейчас кажется не лишним. Как драматург А. Ф. Писемский памятен в наши дни лишь «Горькой судьбиной» да, пожалуй, «Самоуправцами». А между тем этот крупный и самобытный русский писатель, незаслуженно находившийся долгое время в забвении, является автором почти полутора десятков сочинений для сцены. Не все они, разумеется, равноценны, есть среди них и решительно слабые вещи, которые не следует воскрешать, но все-таки думается, что возможность использования в современном репертуаре драматургии Писемского шире, чем это принято думать.

Известно, что общественные взгляды Писемского никогда не отличались последовательностью, его философия была примитивна и сводилась к вере в «здравый смысл», демократизм Писемского был незрелым и искренние симпатии к трудящимся низам не помешали ему обличать «революционное направление», которому он пытался «дать щелчок» в позорно знаменитом романе «Взбаламученное море». Но за Писемским-художником мы числим большие реалистические достижения. Поэтому мы должны отличать, выражаясь словами Ленина о Толстом, «разум» Писемского от его «предрассудка», – и взять в его наследии все ценное и живое.

В своей драматургической манере Писемский близко подходит порой к тем требованиям, которые выставлял Островский, считавший, что для драмы, как истинно народного искусства, нужен «сильный драматизм, крупный комизм, вызывающий откровенный, громкий смех». Талант Писемского – сочный яркий и как бы даже дерзкий, угловатый, далек от тонкостей, переходов и полутонов. Всё резко, крупно, грубовато и определенно, лица, вылепленные смело и небрежно, обычно однокрасочны. Но на всем печать самобытного и чисто русского дарования. Манера Писемского неровна, слог «не зализан», и, возможно, потому исключительно впечатляющие страницы и сцены перемежаются местами наивными в своей прямолинейности, а иногда и просто фальшивыми.

Но все это лишь самый общий взгляд. В своем творчестве, и в частности в драматическом, Писемский совершил значительную, хоть и плохо до сих пор изученную и разъясненную эволюцию. Недавно вышедший в серии «Библиотека драматурга» сборник его пьес дает свежий повод для размышлений на эту тему.

В сборник, включающий, по словам его составителя, «пьесы, наиболее характерные для всего драматургического творчества Писемского», вошли две его ранние комедии («Ипохондрик» и «Раздел»), признанные в истории театра драмы – «Горькая судьбина» и «Самоуправцы», историческая хроника «Поручик Гладков» и драма «Ваал». В дельной и живой вступительной статье М. Еремина «Писемский-драматург» речь идет в основном лишь о пьесах, вошедших в сборник. Состав книги характерен для сложившегося отношения к Писемскому-драматургу. Но это как раз и дает основание поспорить об оценке некоторых важных сторон в художественном наследии писателя.

Припомним основные вехи его творчества.

Ранние комедии Писемского, как и первые пьесы Островского, рождаются под воздействием демократических принципов натуральной школы и традиций гоголевского комизма. Социально-бытовой колорит, обыденный жизненный фон, дюжинные, пошлые герои вроде «ипохондрика» Дурнопечина или враждующих наследников в «Разделе» – все это характерно для нравоописательной реалистической комедии того времени.

Встретившись в начале 1850-х годов в лоне редакции журнала «Москвитянин» с Островским, Писемский и в дальнейшем остается его литературным спутником. Любопытно, что творческое развитие Островского и Писемского идет временами как бы параллельно, и в их творчестве различных периодов отчетливо слышна перекличка тем и мотивов.

В 1859 году, одновременно с «Грозой» Островского, Писемский выступает с драмой «Горькая судьбина», критический пафос которой обращен против жестокостей крепостного права, искажающего нормальные человеческие отношения и калечащего людские судьбы. Эта драма достаточно известна, достоинства ее общепризнанны, недостатки учтены, сценическая репутация прочна, и можно только присоединиться к принятой ее оценке. Спор же наш – впереди.

Годы реакции после реформы 1861 года тяжело сказались на развитии русской общественной мысли и литературы, даже у Островского, и в эту сумрачную пору остававшегося сотрудником «Современника», намечается творческий спад, стушевывается острота конфликтов некоторых пьес. Писемский же откровенно переходит в лагерь, враждебный революционной демократии.

Если в пьесе «Бывалые соколы» (1864) мы находим еще черты трезвого реализма Писемского – осуждение злоупотреблений крепостничества, дикости нравов, то в исторических пьесах 1860-х годов, особенно в «Поручике Гладкове», бедность, а иногда и откровенная реакционность идейного замысла лишь усугубляются художественной примитивностью. Внешняя красочность и декоративность не искупает мелодраматизма и упрощенности характеристик.

Думается, что, лишь пожертвовав истиной в пользу «улучшения» идейного облика писателя, можно утверждать, как это делает М. Еремин, что пьесы этих лет, такие, как «Милославские и Нарышкины» или «Поручик Гладков» имели скрытый злободневный смысл осуждения самодержавия и намекали на политическую атмосферу «Александровского царствования». Это мало вяжется как с общественной позицией Писемского 1860-х годов (достаточно перечитать его письма, где, между прочим, не раз осуждаются любые попытки критики правительства и выражается верноподданническая скорбь по поводу покушения Каракозова на Александра II), так и с реальным смыслом его драм.