Взаимосвязи отечественной и зарубежной литератур в школьном курсе - Надежда Лекомцева

В самом тексте стихотворения ни разу не встречается слово «осень», но именно предзимний пейзаж становится аллегорией осени человеческой жизни. Словно предчувствуя раннюю трагическую кончину, лирический герой сдержанно-сурово вопрошает свою возлюбленную: «И, если я раньше умру, ты расправишь на мне похоронных покровов шитье?..»

Несмотря на несколько мрачноватый тон стихотворений Петефи (что вполне объяснимо романтическим мироощущением самого автора), они вызывают глубокий интерес своей запоминающейся символикой. Внимание читателя чаще всего привлекают образы мироздания (неба, земли, светил), картины сновидений, мотивы сердечных мук, горечи слез, верности в мужской дружбе, бренности человеческого бытия. В основе символических перечислений в стихотворениях Петефи обнаруживается скрытая или явная антитеза. На наш взгляд, для удобства ознакомления с поэтикой стиля венгерского классика в школе было бы целесообразто обратиться к медитативной лирике поэта из его цикла «Тучи» (1847). Остановимся на отдельных стихотворениях из этого цикла.

A banat? Egy nagy ocean.S az orom?Az ocean kis gyongye. Talan,Mire folhozom, ossze is torom.

Печаль? Это большой океан,А радость?Океана маленькая жемчужина. Может быть,Пока <которую> добываю, и поломаю.

Содержание оригинального текста построено на соотношении гиперболы и литоты. Печаль в авторском тексте разрастается до размеров океана. Это чувство (подобно неуправляемой водной стихии) не имеет границ, неохватно взглядом, бездонно-глубоко и беспросветно-темно. Радость же уподобляется крохотной жемчужине – этой недосягаемо-светозарной цели, таящейся в самых отдаленных, а потому малодоступных недрах стихии. И даже добытая, жемчужина-радость может быть по неосторожности повреждена самим счастливцем.

Печаль? это целое море,А радость – жемчужина в нем,Которую часто – о, горе! —Калечим, пока извлечем!

Кайгу? со бадзым океан.Нош мар со сыче шумпотон?Океан пушкысь пичыль.т.ык чильмарзан.Нош сое поттыку, туж чемысьпыртыгском.

Не случайно в сильной позиции (конец строки) Петефи рифмует слова «orom» (радость) и torom (ломаю). Большому океану (nagy ocean) он противопоставляет маленькую жемчужину (kis gyongye). Гипербола печали – океан – в тексте повторяется дважды. Интересна звуковая инструментовка стихотворения. Преобладающие звуки «a», «o», «e» (a banat, nagy ocean, s az, az ocean, talan, folhozom, ossze, torom) способствуют имитации в тексте приглушенного стона накатывающихся волн океана. Картина медленно, но неотступно надвигающейся тяжелой лавины вырисовывается также при помощи неполных предложений с вопросительной интонацией: «A banat?», «S az orom?» Зато звукосочетания or – om – on-ol-om – or – om по-своему объединяют такие значимые в смысловом отношении компоненты стихотворения, как orom (радость) — gyongye (жемчужина) — folhozom (добываю) – torom (ломаю). Несмотря на грустный тон лирической миниатюры Петефи в центре враждебно-гибельной стихии помещает маленькую жемчужину (gyongye) – светозарный символ человеческой радости. Собственно, все стихотворение строится на романтической концепции о враждебности мира человеку.

Большая часть стихотворений из цикла «Тучи» написана в жанре лирико-философских размышлений. Часто композиция стихотворений венгерского поэта напоминает монологи диалогического типа: лирический герой задается глобальными вопросами, на которые стремится найти правильные ответы. Из множества возможных вариантов этих ответов он стремится распознать именно те, которые предельно искренне отражали бы сущность человеческого предназначения в мире. На пути обретения истины автору иногда рисуются ожидающие человеческую цивилизацию апокалипсические картины будущего:

Mive lesz a fold? megfagy-e, eleg-e?En ugy hiszem, hogy meg fog fagyni vegre,Megfagyasztjak a jeghideg szivek,Amelyek benne s bele fekszene.

Чем станет Земля?.. замерзнет ли, сгорит ли?Я так думаю, что <она> замерзнет в конце концов,<Её> заморозят холодные, как лед, сердца,Которые в ней <лежат> и в неё лягут.

У Петефи имеется собственное видение картины конца света, не совпадающее с традиционно-библейским и только косвенно связанное с огнем, войной, голодом, смертью. Венгерский поэт создает свой образ Апокалипсиса, называя первопричиной всеобщей катастрофы холодное бездушие людей.

Чем кончит шар земной? Застынет? Загорится?Мне кажется, он должен льдом покрыться, —Его оледенит сердец студеных лед!Они везде! Я потерял им счет!

Использовав в русскоязычном тексте прием синонимического соотнесения лексико-синтаксических конструкций, автор перевода вслед за сочинителем подлинника создает насыщенно-яркий образ возможной кончины мира. Глубокий эмоциональный накал произведения, потрясающий сознание читателя, переводчиком подготавливается постепенно. Казалось бы, в начале Л. Мартынов рисует картину поверхностного оледенения Земли, что подтверждается обликом планеты – называются очертания ее контура (шар). Затем, собственно, сразу же звучит ответ, как именно представляется катастрофа планеты обоим поэтам (застынет). Однако последующие вопросительно-перечислительные интонации антонимичных ответов («Застынет? Загорится?») уводят внимание читателя в несколько иную плоскость – к противоречиям авторской и библейской трактовки мифологемы конца человечества. Привычной картине Всемирного потопа и огненного Апокалипсиса дается антиномия глобального оледенения. В тексте стихотворения возникают картины выстуженной поверхности Земли («Мне кажется, он должен льдом покрыться…»). И только затем называется истинная (по мнению сочинителя текста) причина гибели земного шара: «Его оледенит сердец студеных лед!».

Емкая метафорическая фраза распадается на два сложно переплетенных между собой смысловых блока: «ее оледенит...лед» и «сердец студеных лед». Первая стилистическая фигура за счет семантических и грамматических аналогий, т. е. буквального повтора смыслообразующего ядра другого слова (лед – оледенит), способствует усилению впечатления от нарисованной автором картины постепенного застывания поверхности многонаселенной цветущей планеты. Вторая стилистическая фигура представляет собой словосочетание-инверсию (ср.: «сердец студеных лед» – лед студеных сердец).

Образ сердца, с которым в литературе чаще всего ассоциируются понятия «горячий», «пылкий», либо с другой стороны, «холодный», в стихотворении Петефи обретает отрицательно-гиперболическую тональность: оно оказывается помещенным в прочную ледяную капсулу («оледенит сердец студеных лед»). Вопреки географическому строению Земли с ее огнедыщащей плазмой внутри, помещенные поэтом-романтиком в центре стихотворения холодные сердца олицетворяют собой дисгармонию мира и человека. Говоря о людях, уже превратившихся в земной прах, и о тех, которые таковыми станут, Петефи и Л. Мартынов предупреждают о гуманитарной катастрофе, ожидающей человечество: «Они везде! Я потерял им счет!» По мнению автора и переводчика, именно холод безразличных сердец становится причиной угасания жизни на земной поверхности.

При кажущихся лексических разночтениях обнаруживается, что Л. Мартынов находит свои средства передачи содержания подлинника на русский язык. Он прибегает к семантически сходным словосочетаниям, позволяющим углубить содержательную доминанту художественного образа: лед – оледенит; Земля – земной шар; наконец (vegre) – кончит.

Схожий мотив холодных, как лед, сердец встречается и в лирике Р. Гамзатова. В одном из его философских восьмистиший читаем: «Когда б жестокосердье человечье /Могло бы превратиться в снег и лед, /Была бы на планете стужа вечной /От южных и до северных широт» (пер. с аварского Н. Гребнева).

Вместе с тем в лирике Петефи часто встречается мотив пылкого сердца, неравнодушного и к красотам, и к бедам мира. С одной стороны, для самого лирического героя оно приносит массу хлопот и беспокойств. Но именно пламенное сердце в лирике венгерского поэта олицетворяет благородство человеческого духа и героическое начало в нем. Способность искренне любить и ненавидеть, рисковать жизнью и предаваться печали, дерзать на подвиги и сочувствовать окружающим – все это, по мнению поэта, становится критерием гуманистичности человека: «И вырежу я сердце, потому /Что лишь мученьями обязан я ему. И в землю посажу, чтоб вырос лавр, /Он тем достанется, кто храбр!..» (пер. Л. Мартынова). Похожие мотивы обнаруживаются и в поэзии калмыцкого поэта Д. Кугультинова: «Я б горе вместе с сердцем сжег дотла, /Чтоб сделалась Вселенная светла!» (пер. С. Липкина).