Взаимосвязи отечественной и зарубежной литератур в школьном курсе - Надежда Лекомцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В связи с имеющимися в художественных переводах М. Лермонтова и О. Румера разночтениями, обращение к подлиннику[242]и его подстрочнику (очевидно, близкому нашему) становится необходимым. Учитель, владеющий навыками чтения на польском языке (а один из современных славянских языков филологами изучается в вузе), может зачитать сонет в оригинале. Это позволит учащимся уловить на слух ритмомелодику поэтического текста.
П и л и г р и м: Аа!!/[243]
В тексте оригинала, а равно и в каждом из переводов, ярко вырисовывается героический образ Мирзы. Возвышенно-патетическое, вселенски-масштабное описание природы, воспринимаемой Пилигримом, призвано сильнее оттенить бесстрашие человеческого духа в облике царственного собеседника: «Я проложил свой смелый след, /Где для орлов дороги нет» (Лермонтов), «Я тучи миновал, в которых дремлют громы» (Румер), «Tchnaliem, z ust mych nieg lecial» (Мицкевич). Композиция стихотворения строится по принципу соотражения монологов собеседников. В 1-й и 3-й строфах оригинала речь идет о величии Природы, чуждой и недоступной человеку. Здесь говорится о вечных льдах, воздвигнутых Создателем на пути обычного человека. В 2-й и 4-й строфах величию мироздания противопоставляется человек дерзновенный. Интересна фоника стихотворения: заключительное восклицание изумленого Пилигрима («Аа!!») отдается, словно эхо в горах. Надо полагать, что беседа царедворца с Пилигримом происходит где-то в гористой местности. Это придает романтический ореол и самой личности странствующего путешественника. Прием сюжетно-композиционного соотнесения монологов в сочетании с заявленной автором диалогичностью данного стихотворения обнаруживает в самом построении текста принцип романтического двоемирия.
Рассуждая об особенностях характера романтического персонажа в стихотворении «Вид гор из степей Козлова», можно обратиться к описанию горы Чатырдаг в другом сонете Мицкевича. Развернутое описание Крымских гор позволит учащимся лучше представить героический характера Мирзы, дерзнувшего испытать свою волю восхождением на вершину неприступно-скалистого Чатырдага.
…О мачта Крымских гор! О минарет Аллы!До туч вознесся ты в лазурные пустыниИ там стоишь один, у врат надзвездных стран,Как грозный Гавриил у врат святого рая.Зеленый лес – твой плащ, а тучи – твой тюрбан,И молнии на нем узоры ткут, блистая…
(«Чатырдаг», пер. И. Бунина)В тех национальных регионах России, где водная стихия почитается наравне с растительным миром, переводчики обнаруживают интерес к сонетам иной образной тональности. Так, классиком марийской литературы М. Казаковым осуществлены переводы трех сонетов Мицкевича из его крымского цикла («Штиль», «Буря», «Пилигрим»). Подбирая слова для изображения морского или лесного пейзажа, автор перевода подчиняет звукоописательный строй марийского языка образной структуре стихотворения. В художественном переложении, как и в оригинале, можно услышать шелест листвы, посвисты птиц, шорохи волн, их удары о борт корабля, вой ураганного ветра, вопли и стенания людей, оказавшихся в непогоду на палубе корабля.
В марийской школе, изучая сонет «Пилигрим», можно подойти к теме изгнания поэта из родной Литвы. Оригинальный сонет Мицкевича построен на контрастах изображения природы. Восточный колорит юга с его мягким климатом, обилием внешних красот и земных благ (ясным высоким небом, фруктовыми садами, ласкающими слух соловьиными песнями, грациозными красавицами) противопоставлен лесистому пейзажу Литвы (шумящим дубравам и болотистым топям). Странствующий герой Мицкевича грустит по далекому краю («Litwo! piaiy mi wdziqczniej twe szumiqce lasy, /Niz siowiki Bajdaru, Salhiru dziewice» – Литва! Пели мне милее твои шумящие леса, нежели соловьи Байдар и Салгира девы) и тем временам, когда он жил в северных широтах, где рядом с ним находилась его юная возлюбленная («Dlaczegoz stqd ucieka serce w okolice /Daleke, i niestety! Jeszcze dalsze czasy?» – Почему же отсюда уносится сердце в иную местность / Далеко, и к сожалению! /Еще в более отдаленные времена?).
В переводе на русский язык В. Левик максимально сохраняет семантическую структуру подлинника. Он лишь слегка видоизменяет лексическое наполнение стихотворения. Вводит словосочетание «зелень мхов» для обозначения болотистых равнин Литвы (trzesawice). Вместо рубиново-красных ягод на ветвях шелковичного дерева (rubinowe morwy) и золотистых плодов ананаса (ziote ananasy) в русском переводе появляется словосочетание «апельсинных рощ». Ассоциация с золотисто-сладкими плодами на фоне темной зелени деревьев в русском переводе сохраняет колористическую тональность польского текста. Безоблачное небо (niebo jasne) у В. Левика соотносится с цветом сапфира.
В переводе М. Казакова на марийский язык встречаются свои оригинальные метафоры, в частности: «Тек умбалнем пундашдыме пылпомыш канде…» (Пусть надо мной безбородое небо голубое). Избегая упоминания географических названий (Байдары, Салгир), марийский переводчик стремится передать основной пафос стихотворения, воссоздать картину душевных переживаний лирического героя и, надо сказать, при помощи языковых средств родного языка с успехом справляется с этой задачей:«Литва! Мылам чодрат мурен тунар куанлын, /Тыге ышт муро тыште удыр, шршпыкат» (Литва! Мне леса твои пели настолько радостно, Как здесь не пели ни девушки, ни соловьи). И хотя чужая земля, благосклонно принявшая поэта, казалось бы, дарит ему множество радостных минут от созерцания ее красот, но мыслями своими поэт уносится в отчий край, где остались его возлюбленная и друг. Сердцем своим он ищет ответа на вопрос, предан ли ему в дальнем краю близкий друг: «Покталтше ен шумбел Литваш миен ок керт вет. /Свежа кышам тошкалше тан ала шукертак /Тудлан эре ушанле шумемат монден?» (Изгнанный с родины человек в Литву не сможет вернуться. /Попирая оставшиеся следы, друг, может быть, давно /Ему доверенную душу навсегда забыл)[244]. Раздумья, связанные с образом друга, привнесены в текст марийского перевода М. Казаковым самостоятельно. Пожалуй, именно этот мотив усиливает эмоциональность перевода. М. Казаков акцентирует чувство щемящей тоски по родине. И если пейзажно-эмпирическая сторона марийского варианта стихотворения адекватна польскому оригиналу и русскому переводу В. Левика, то собственно лирическая часть переводного текста (два завершающих терцета) обретает заостренно-грустную тональность. В этой связи следует обратить внимание и на композиционное положение сонета «Пилигрим» (предзавершающего в крымском цикле).
Сонетная лирика Мицкевича отразила глубинное состояние его души: тоску по родной Литве, гневное осуждение русского монархизма, серьезные любовные переживания. Несмотря на запрет цензуры опального поэта в России переводили в разные времена много и удачно. Переводчики стремились уловить потаенные мысли и чувства поэта. Однако даже при сходстве близкородственных языков – польского и русского – всякий раз осуществление заманчивой идеи адекватного перевода оказывалось очень трудным, ибо чрезвычайно сложно было передать «скрытые в ритмах и звуках, в игре цвета и света, в памяти чувств смыслы»[245]. Наличие исполненных М. Лермонтовым, А. Майковым, И. Буниным, В. Левиком, О. Румером и другими утонченных переводов из «Крымских сонетов» лишь подчеркивает высокую поэтичность формы и философскую направленность содержания лирики польского поэта.
Образ же самого Мицкевича как мастера сонета в сознании российского читателя закреплен еще А. Пушкиным, написавшим: «Под сенью гор Тавриды отдаленной /Певец Литвы в размер его стесненный /Свои мечты мгновенно заключал….» Называя Мицкевича «певцом Литвы», Пушкин оставался верным исторической правде, потому, что в творчестве Мицкевича Литва выступала обозначением родины не реже, чем Польша. Это связано с событиями многократного передела граничащих друг с другом польских, литовских, русских, белорусских земель вплоть до начала XIX века.
Одним из наиболее часто переводимых в России оказался сонет «Аккерманские степи»[246]. В нем наиболее открыто выразились заветные чаяния польского поэта: его тоска по вынужденно покинутому отчему краю и мечта о возвращении в Литву. Но невзгоды, павшие на голову опального поэта, не ожесточили его сердца, не заглушили пламенного духа, не затуманили чистого взора, способного глубоко и проникновенно ощущать красоту мира.
Приведенный ниже оригинал в сочетании с нашим подстрочным переводом позволит учащимся глубже прочувствовать эмоциональный тон и метафорику сонета. Подстрочник детально воспроизводит мысль лирического героя:
/[247]
