Взаимосвязи отечественной и зарубежной литератур в школьном курсе - Надежда Лекомцева

Приведенный ниже оригинал в сочетании с нашим подстрочным переводом позволит учащимся глубже прочувствовать эмоциональный тон и метафорику сонета. Подстрочник детально воспроизводит мысль лирического героя:

/[247]

В данном случае подстрочник позволяет лучше представить индивидуальность образного мышления поэта, увидеть богатство внутреннего мира лирического героя. Герой Мицкевича – путник, проезжающий по степи, оказывается в центре самого мироздания. Ему суждено увидеть и глобальные явления, происходящие во Вселенной (смену дня и ночи, восход звезд, движение облаков, неоглядную глубь небосвода), и ощутить красоты земных просторов (безбрежность пестреющих равнин, бескрайность небесной вышины). Лирическому герою природа открывается во всем своем многообразии: в радужно-ярких тонах и разнообразных звуковых регистрах. Цветовая палитра в стихотворении складывается из зелени трав, коралловой окраски бурьяна, искрящегося в лучах утренней зари облака, сверкающей под лучами искусственного освещения – маяка – водной глади Днестра, непроглядной тьмы ночи.

Мир, в котором живет лирический герой Мицкевича, предельно одушевлен, наполнен звуками. Колеблющиеся волны степных трав издают звуки, напоминающие величественный шум океана, тем самым олицетворяя мощь земного бытия. С недосягаемой человеческому глазу высоты доносятся призывные крики журавлей. Лирическому герою удается расслышать едва уловимые звуки, издаваемые трепетом крылышек мотылька, он улавливает даже случайные шорохи от скольжения змей по земле. Соответствуя картине наступающей ночи, звуковая гамма стихотворения строится по ниспадающей.

Незримо присутствующему рядом с лирическим героем спутнику (который обнаруживается через фразы побуждения: Постоим! Едем!) в их диалоге принадлежит оценочная реплика: «как тихо!» (выделена знаками). Однако для самого лирического героя эта тишина не есть нечто самодовлеющее в ночном мире. Окружающая природа наполнена движением и звуками: «Stojmy! – jak cicho! – slysz? ciagnece zurawie, / Ktorych by nie doscigly zrenice sokola». Напротив, мир людей безмолвен, бесстрастен, равнодушно-безразличен: W takiej ciszy – tak ucho natezam ciekawie, / Ze slyszalbym gios z Litwy / – Jedzmy, nikt nie wola!» Так утонченно даже в самом звукописательном строе оригинала Мицкевич развивает романтическую идею противостояния человека и мира. Соответственно в финале произведения происходит усиление традиционного для романтиков мотива мировой скорби.

Вслед за обсуждением подстрочника оригинала учащимся можно показать варианты художественых переводов сонета «Аккерманские степи», осуществленных А. Майковым, И. Куклиным, С. Советовым, О. Румером, В. Левиком, В. Коробовым и др. Для более детального изучения текста можно использовать вариант И. Бунина[248].

В переводе И. Бунина максимально сохраняется метафорическая образность оригинала («Выходим на простор степного океана:/ Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,/ Меж заводей цветов, в волнах травы плывет. / Минуя острова багряного бурьяна»; «Вон блещет облако, а в нем звезда встает»). Ориентация переводчика на подлинник особенно чувствуется в пейзажно-эпических строфах стихотворения, где близко к оригиналу воспроизводится синтаксическая структура текста. В частности, это наиболее зримо ощущается в начале каждой строки: выходим на простор, воз тонет, меж заводей цветов, минуя острова. Однако стихотворение Бунина утрачивает существенную художественную деталь польского оригинала. Употребляя обычный эпитет незримой к слову вышине, Бунин лишает русскоязычного читателя развернутого сравнения, выполняющего в тексте роль гиперболы: «slysze ciagnace zurawie, Ktorych by nie doscigly zrenice sokola» (слышу <косяк> тянущихся журавлей, / Которых бы не достигли даже зеницы сокола) — «Далёко в стороне / Я слышу журавлей в незримой вышине».

Вместе с тем, именно Бунину, более чем кому-либо другому из переводчиков, удается сохранить общий эмоциональный тон и ритмомелодику подлинника. В его переложении пышное описание природы сменяется грустно-задумчивыми размышлениями лирического героя о далекой Литве: «Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать / И зов с Литвы… Но в путь! Никто не позовет!». Следуя Мицкевичу, Бунин использует развернутую антитезу: описания цветущих лугов и лучезарных красот небес лишь сильнее оттеняют затаенную боль поэта. Мотив несбыточного ожидания (т. е. надежд на разрешение вернуться в отчий край) у Мицкевича и Бунина появляется исподволь. Сначала в ситуации ожидания лирическим героем путеводной звезды: «gwiazd szukam, przewodniczek lodzi» (звезд жду, проводников ладьи) — «Жду путеводных звезд…» Затем на вопрос «tam jutrzenka wschodzi?» (там утренняя звезда всходит?) у Мицкевича дается в общем-то разочаровывающий ответ: «to weszla lampa Akermanu» (это вышел маяк Аккермана). Автор утонченно развертывает романтическую ситуацию: сияние, излучаемое природными светилами, противопоставляется искусственному освещению маяка. Проигнорировав вопросительную интонацию подлинника (которая, собственно, и вводит мотив ирреальности дальнейшего описания), Бунин эпически-повествовательным тоном снял постепенно назревающий драматизм ситуации: «Вон блещет облако, а в нем звезда встает; / То за стальным Днепром маяк у Аккермана».

Мотив сжигающей сердце лирического героя тоски становится все более ощутимым в момент описания курлычущих в неохватной вышине журавлей, чьи образы порождают впечатление недомолвки, недосказанности. Невольно в сознании читателя возникает вопрос: «Куда летят журавли?» Оказывается, Мицкевич незаметно (но текстуально это закреплено грамматически) подготавливает читателя к такой постановке вопроса. И говорит он об этом не прямо, а в завуалированной форме, обозначая то место, где обитают беззаботные мотыльки и хладнокровные змеи (понятно, что эти образы аллегоричны): «Siysze, kedy sie motyl kolysa na trawie, Kedy waz sliska piersia dotyka sie ziola» (Слышу, в какой стороне мотылек качается на траве, в какой стороне змеи скользкая грудь дотрагивается трав) — «Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет, / Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет». Ответ на вопрос, куда летят перелетные птицы и почему это вызывает щемящее чувство у лирического героя, дается автором в заключительной строке. «Услышать бы голос из Литвы» (Ze slyszalbym glos z Litwy) – такими чаяниями живет поэт-изгнанник.

К сожалению, самому Мицкевичу, хотя и добившемуся разрешения выехать из России, не удалось вернуться в отчий край и увидеть свободную Польшу. Изгнание оказалось вечным. Поражение польского восстания 1830-го года, долгая жизнь в эмиграции, смерть по пути в Константинополь – все это трагические страницы судьбы польского поэта-романтика.

Грустью веет от стихотворения Э. Межелайтиса «В долине Адама Мицкевича», посвященного памяти польско-литовского классика. Рефреном проходит здесь подлинная строка из «Пана Тадеуша» – главного произведения Мицкевича: «Litwo! Ojczyzno… ty jestes jak zdrowie….» (Литва! Отчизна… ты как здоровье…) С этих строк начинается знаменитая поэма писателя: «Отчизна милая, Литва! Ты как здоровье, / Тот дорожит тобой, как собственною кровью, / Кто потерял тебя. Истерзанный чужбиной, / Пою и плачу я лишь о тебе единой….» (пер. С. Мар-Аксеновой). Лейтмотивом же стихотворения Э. Межелайтиса является мысль о бессмертии сочинений великого поэта: «Но разрушенье не трогает слово / Жившего в давнее время поэта».

Берег осенними листьями выстелен.Гирступис тихо бежит по дуброве.Шепчут деревья последними листьями:– Litwo! Ojczyzno… ty jestes jak zdrowie…Падают листья, как дни, как недели,Месяцы, годы… С годами, с векамиМельница времени все перемелет —Дуб неохватный, кладбищенский камень…В прах обращается комель дубовый,Глыба гранита ветшает от ветра,Но разрушенье не трогает словоЖившего в давнее время поэта.Гирступис устлан поблекшими листьями,Ржавыми, цвета запекшейся крови…Падают сумерки хлопьями мглистыми.– Litwo! Ojczyzno… ty jests jak zdrowie…

Символическое значение обретает картина поздней осени – времени увядания и гибели всего живого в природе. Замедляет свой бег течение реки Гирступис (приток Немана). С деревьев опадают последние листья цвета ржавчины, они ассоциируются с цветом запекшейся крови, которой в разные времена немало пролито на земле Литвы. Разрушительно действует время и на гранитный камень, и на ствол могучего дуба. Неподвластным времени оказывается только Слово Поэта.

Наверное, никому из русских друзей Мицкевича не удалось так глубоко передать сущность характера польского романтика, как А.С. Пушкину. В стихотворении «Он между нами жил» (1834) сообщается: «…Он говорил о временах грядущих, / Когда народы, распри позабыв, / В великую семью соединятся….» Текст стихотворения, обнаруженный в рукописях поэта уже после трагической гибели Пушкина, был передан Мицкевичу только в 1842 г. В один из дней, когда в Парижском Коллеж де Франс Мицкевич читал лекцию о славянских литературах, ему на кафедру положили это неоконченное стихотворение Пушкина. На листочке с текстом послания рукою их общего знакомого была сделана символическая надпись: «Голос с того света». Задолго до этого, сразу же после гибели Пушкина, Мицкевич отозвался на печальные события проникновенным некрологом. Он одним из первых в Европе высказался о национальной трагедии, постигшей Россию: «Пуля, поразившая Пушкина, нанесла интеллектуальной России ужасный удар. Никто… не заменит Пушкина. Ни одной стране не дано, чтобы в ней больше, нежели один раз, мог появиться человек, сочетающий в себе столь выдающиеся и столь разнообразные способности…» Под некрологом русского гения Мицкевич подписался: «Друг Пушкина»[249].