Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Ему ответил Виктор.

— Придут. Я обо всем договорился. Они придут.

— Может, у них что-то случилось. Машина сломалась… Может, они передумали и…

— Если они не появятся, я сам отправлюсь туда и лично переломаю обоим кости. Придут.

— Может, они передумали, поняв, что делают. Ну зачем им миллион долларов? — Иосиф поймал себя на том, что путается, мешает русские слова с английскими. — На что можно потратить такие деньги? Нет, думаю, они не придут.

Иосиф заметил, как подпрыгнули брови у Джонни Кэррика, когда он услышал, о какой сумме идет речь, и как быстро он отвел глаза. Может быть, Виктор тоже это заметил. Конечно, Джонни не знал, что за груз придет из-за реки, и, наверно, не мог даже представить, что может стоить таких денег.

— Все просто, — сказал Ройвен. — Вечером занимаем те же позиции.

— Значит, будем ждать. Только вот чем заниматься эти двенадцать часов до вечера? Чем?

Виктор посмотрел на него неприязненно, Михаил усмехнулся, а Ройвен не потрудился даже ответить, и Иосиф подумал, что эта сделка купли-продажи расколола их группу, что так, как раньше, уже не будет. Они поднимались вместе, в Перми и Москве. Потом Ройвен пошел выше уже в Берлине, а он, Гольдман, обосновался в самом Лондоне.

— Пойдем, — сказал Ройвен, обращаясь к Джонни. — Прогуляемся.

— Да, сэр.

Они ушли, скрылись за деревьями, а Иосиф Гольдман еще долго, пока не заболели глаза, всматривался в дальний берег, думая о том, что им ни в коем случае не следовало приезжать сюда. И чем больше он думал об этом, тем острее ощущал страх. Что же они сделали? И каковы будут последствия того, что они сделали?

Путешествие, коим была жизнь Ройвена Вайсберга, можно было бы сравнить с размотанной ватной нитью.

Кэррик стоял на краю леса и слушал. Голос звучал ровно и бесстрастно.

Нить зацепилась здесь, сделала большую петлю, но вернулась, и катушка оказалась пустой. Перед ним лежала старая, ведущая в никуда и теряющаяся в жухлой прошлогодней траве железнодорожная ветка. Здесь началось и здесь должно было закончиться то, что управляло жизнью Ройвена Вайсберга.

Он уже узнал о лагере, находившемся в двух километрах от деревни Собибор, построенном на этом самом месте. Месте для живых, а в сущности, ходячих мертвецов, созданном в соответствии с положениями операции «Рейнхард» на пустыре, подальше от глаз свидетелей. По завершении оно стало площадкой для убийства. Здесь не использовался принудительный труд, здесь только убивали. Убивали евреев.

Он увидел два деревянных домика. Один был выкрашен бледно-зеленой краской. Немецкие офицеры-эсэсовцы из лагерной команды называли их Ласточкино Гнездо и Веселая Блоха; теперь здесь жили рабочие лесхоза. Он видел платформу, к которой доставляли евреев из Голландии, Франции, польских гетто, городов Германии, Белоруссии и Украины. Они сходили на эту платформу, залитую сейчас солнечным светом, и отсюда начинался их путь к смерти.

Слушая, Кэррик ждал, когда же у Ройвена Вайсберга дрогнет голос, но этого не случилось. История излагалась абсолютно равнодушно, словно любое проявление страсти в этом месте было бы неуважением к памяти тех, кто сходил с платформы.

Четверть миллиона убитых. Воображение не справлялось с такими масштабами. Они шли по посыпанной песком дорожке, между только что высаженными соснами, по дороге, получившей название Дороги на небеса. «Система уничтожения работала, — продолжал негромкий, монотонный голос, — потому что жертвы в последние минуты жизни вели себя „покорно“ и шли туда, куда их вели, словно „овцы“». Между посаженными недавно соснами лежали камни с памятными табличками. Выйдя на поляну, они миновали огромный, грубо обработанный каменный блок и статую на постаменте, изображавшую женщину с ребенком на колене. Стихии сгладили острые углы и грани, оставленные резцом скульптора.

На деревьях пели птицы. Ветер трепал верхушки сосен и ворошил устилавшие землю листья берез.

Ни ограждений, ни бараков. Кэррик слушал рассказ об убийстве, но газовые камеры давно исчезли, и от них не осталось даже следа. Закрыв глаза, он слушал о смерти, о работающих танковых двигателях, гоготе гусей, последних нотах гимна, доносящихся из-за дверей. Потом наступала тишина. Двигатели останавливались. Двери открывались, и рабочие муравьи, служившие ради продления собственного существования еще на один день, вытаскивали и уносили окоченевшие тела. Кэррик видел женщин, сортировавших одежду и вещи тех, кто приехал сюда в полном неведении или в покорности неизбежному.

Кэррика стошнило. В желудке почти ничего не было, но его рвало желчью. Кашель царапал горло. Он видел женщину у скамьи, бабушку Ройвена Вайсберга. Она перекладывала вещи, еще хранившие тепло тех, кто уже умер. Когда в желудке ничего не осталось, он, устыдившись собственной слабости, забросал лужицу прелыми листьями.

Здесь и только здесь, в Собиборе, произошло восстание. Ни в одном другом лагере ничего подобного не случалось. Там, где стояли столбы с натянутой между ними колючей проволокой и бараки для заключенных, теперь росли деревья. Караульные вышки давно исчезли. Кэррик слушал тихий шорох ветра, веселое щебетанье птиц. Слушал рассказ о Печерском, советском офицере, еврее, возглавившем восстание, и слышал треск автоматных очередей, разрывы мин, панические крики бегущих к лесу людей. Он знал, что даже если закроет глаза и уши, картины и звуки ужасной жестокости никуда не денутся и навсегда останутся с ним.

Ничто в жизни Кэррика не приготовило его к этому месту, к рассказу о тех, кто пошел на проволоку. Кто взбирался по ней. Кто прошел через минные поля. Это место стало историей. В голове беспорядочно кружились слова — «отвага» и «отчаяние», «страх» и «голод». Это место вошло в историю, потому что здесь люди совершили невозможное. А еще он узнал о лжи, предательстве и обмане.

Они были среди деревьев и памятников, того немногого, что осталось от лагеря. Они шли, и Ройвен Вайсберг пересказывал то, что слышал сам.

Ночь мы провели в лесу. Самуил постоянно держал меня за руку. Наступила ночь. Я поняла, что должна лечь, иначе свалюсь с ног. Продуктов не было. То немногое, что мне удалось припасти, осталось в разорванной колючками куртке.

Самуил не позволил мне ни лечь, ни поспать. Он шел и тащил меня за собой. Он искал Печерского, всю русскую группу, частью которой был сам. Прошло, наверно, часов пять, когда мы вдруг обнаружили, что сделали круг и вернулись к лагерю. Я бы расплакалась, но сдержалась, взяв пример с Самуила. Сил не осталось, но мы начали заново.

Еще раньше я рассказала ему, что жила до войны во Влодаве, в нескольких километрах к северу от лагеря, но никогда не была в этом лесу и совсем его не знала, а потому и не могла помочь.

Иногда мы слышали выстрелы и тогда шли в противоположную сторону. Иногда мы натыкались на раненых, которые не могли ходить и только ползали. Однажды нам попался мужчина без ноги, однажды — человек, потерявший зрение. Оба умоляли помочь им, но мы уходили дальше — под их проклятия. Мы остались целыми и здоровыми и не собирались оставаться с ними и помогать калекам. Да и чем мы могли помочь им? Лагерь научил заботиться только о себе.

Пришел рассвет. Рано утром накрапывал дождь. Нам чаще попадались спасшиеся. Прилетел небольшой самолет. Некоторое время он кружил над лагерем, причем так низко, что были видны знаки на крыльях. Стрельба слышалась чаще. Рассвет шел в востока. Там, на востоке, лежал Буг. Мы подумали, что будет правильно идти туда, и что туда скорее всего ушел Печерский. Люди, которых мы встречали, узнавали в Самуиле русского и умоляли взять их собой. Каждый раз он только крепче сжимал мою руку и спешил прочь. Чем больше группа, говорил он, тем больше риск нарваться на немцев. Я не спорила. Среди тех, кого мы видели в лесу, были люди, которых я знала несколько месяцев, которые были добры ко мне, помогали и утешали. Я не ответила им тем же, не вернула долг доброты. Мы превратились в животных и думали только о себе.

До реки оставалось около километра, когда нам повезло найти группу Печерского. С ним были русские и человек сорок других, прежде всего, польских евреев. Все слушали только Печерского, и когда он начинал говорить, остальные умолкали и слушали.

Печерский рассказал, что охрана мостов через Буг усилена, что немцы прочесывают лес, что для поисков беглецов сформированы конные отряды.

Большую часть дня мы провели в одном месте. К нам присоединились еще несколько беглецов. На Печерского смотрели как на спасителя. Мы все знали, что обязаны ему жизнью. В течение дня группа увеличилась до семидесяти человек. Многие считали, что смогут остаться в живых, только если будут держаться вместе с Печерским.