Волчок - Михаил Нисенбаум

до конца перрона, откуда железная лесенка спускается на пути. Впереди там и здесь горели фиолетовые огни, иногда в темноту пробегала светящаяся гусеница электрички. Огромное ветвящееся пространство дышало ночью и еле слышно звало: выбери город, сядь в поезд, пора, пора.

Я вернулся на вокзальную площадь, сел в первый попавшийся трамвай, идущий в Лефортово. Свет ламп в салоне, запах, визжащий скрежет на поворотах – все это напоминало звуки песни, услышанной в тысячный раз. Мне был нужен воздух, каким я еще не дышал, привычное не утоляло ни глаз, ни легких.

Чтобы выжить, нужен новый я, не похожий на меня, возможно совсем незнакомый. Подумалось: а ведь за таким и ходят к Крэму, к Ренате, к Кириллу Тимофеевичу. Жаль, что мне больше не поверить в их мастерство. Я вышел из вагона. Зазвенев на повороте, трамвай вильнул и исчез в щели между домами. За углом в неверном свете фонаря покачивался розовый дом – весь в башенках, зубчиках, немецких кружевах. Над входом красовалась вывеска, в темноте кажущаяся черно-белой: «Архипасс. Настоящее счастье будущего». В верхнему углу нарисован бумажный самолетик. Переулок нырял вниз, в полный мрак, и сверху казалось, что метров через сто придется войти в воду. Мне нужен план жизни, отчаянно подумал я и ускорил шаг, спускаясь по пустому тротуару. Где-то совсем близко послышался гудок тепловоза.

8

Проснувшись утром, я видел, как на потолке качаются ртутные тени летней листвы. Значит, перед рассветом шел дождь, клен отражается в луже, а сейчас над домами колесит свежее солнце. Совсем новое чувство появилось во мне: чувство Большой дороги.

Обычно мы мыслим короткими отрезками: сейчас позавтракаю, сейчас оденусь, выйду из дому, пройду до автобусной остановки (долго ли ждать автобуса?), сяду в метро, поеду на службу. Притом, когда мы идем вдоль забора к автобусной остановке, мы не думаем о дальней цели нашего движения. То забегаем мыслями в какую-нибудь тревожную ловушку заботы, то оглядываемся во вчерашний день и пересматриваем прошедшее событие, как обрывок кинофильма.

Сегодня все было по-другому. Ни единой секунды я не упускал из виду, что через две недели сяду в самолет, выну из рюкзака блокнот и начну писать про Сад, кота Герберта, поместье Эмпатико, про профессора Крэма, Варвару, про весь этот заколдованный мир, круг, год, в котором я застрял и до сих пор не знаю, хочу ли я в нем воцариться или бежать прочь что было сил. Я мысленно репетировал каждый шаг, который мне придется совершить перед этим: поездка за билетом, увольнение из Эмпатико, прощание с Садом. Не знал только, куда полечу – в Лондон, в Бухарест, в Токио, в Севилью или в Амстердам.

Позвонил Крэму и договорился о последней встрече на Маросейке. Стоило услышать в трубке его высокий голос и своеобразный выговор, я мгновенно осознал, что должен лететь в Италию и сделать все необходимое, чтобы отныне Италия никогда больше не ассоциировалась с Крэмом, Варварой и поместьем Эмпатико.

По Маросейке я шагал и ощущал сквозь рубашку прохладное касание плотного конверта, в котором лежал билет в Венецию, купленный в компании «Архипасс». В волшебной квартире пахло краской: в подъезде две малярши красили стены. Этот запах, старинный стол, неизменная лампочка, горящая в любое время дня, – все это казалось ветхой декорацией, которую вот-вот свернут в рулон и унесут на склад.

Крэма в кабинете не оказалось. Но это не задерживало моего движения, потому что для чувства Большой дороги не важно, в каком порядке лежат под ногами камешки и пылинки. Сердце билось ровно, всякий раз наталкиваясь на билет в Венецию. В кабинет заглянул Энвер Максимович. Увидев меня, он бросился навстречу, раскинув руки, словно собирался заключить меня в объятья. В это мгновение зазвонил телефон, и Энвер Максимович застыл с раскинутыми руками и нежной улыбкой на интеллигентном лице. Потом прижал руку к сердцу, поклонился и исчез. Звонил Крэм, извинявшийся за опоздание: его «безобразно задержали на встрече». Просил немного подождать. Я остался в кабинете, но теперь с каждой минутой наполнялся нетерпением, точно катер на всех парах, у которого забыли выбрать якорь. Дорога тащила меня вперед.

Через полчаса я подумал, что бесполезное ожидание – универсальная формула профессора Крэма. Даже для того, чтобы перестать понапрасну тратить время и уволиться, я должен снова и снова убивать время. Я вышел из кабинета, из квартиры, из дома, из двора и радостно зашагал по улице, ощущая, что выхожу из всей прежней жизни. Солнце прыгало с тучки на тучку, как с кочки на кочку. Тревожно прозвенел трамвай, и тут же зазвонил телефон.

– Видите ли, Вадим, я все же решил поставить точку. Мне жаль сейчас не только времени, потраченного впустую. Жалко, что я не сохранил того взгляда на вас, с которым мы начинали работать.

– Как вам будет угодно, Михаил, – сухо сказал Крэм.

– Кроме того, Варвара Ярутич рассказала мне удивительные вещи, – неожиданно продолжил я, ускоряя шаг. – Например, о том, как вы предлагали лечить ее астму. Вот уж не думал, что вы способны так обойтись с женщиной, которая оказалась в вашей власти и к тому же была моей подругой. Вам что же, своих жен и любовниц мало?

Ей-богу, я не планировал вызывать профессора на дуэль. В конце концов, если Варвара поехала с кем-то на Майорку, она это сделала только по своей воле.

– Это форменное безобразие! Не знал, что Варя способна на такую низость. То есть вы и впрямь поверили, что я мог ее соблазнять? Учитывая, сколько всего она вытворяла в Эмпатико?

В голосе Крэма было такое искреннее возмущение, что я засомневался. Может, про астму Варвара все придумала? И на Майорку ездила одна? Разве не знал ты о постоянном Варварином вранье, о ее изворотливости? Как, впрочем, и об изворотливости Вадима Крэма. Мне захотелось оказаться как можно дальше от всего этого. Так далеко, чтобы ни вранье, ни предательство не имели для меня никакого значения. Так далеко, чтобы я видел всех, кто когда-то был мне дорог, чистыми светящимися точками, вроде далеких звезд.

9

Нежарким июньским днем вышел из дому, чтобы в последний раз посетить Сад на станции Вяхири. В электричке играла на гитарах шумная компания, коробейники торговали садовыми перчатками, пластинками от комаров и филевским мороженым. За окнами неслись картины, которые я не видел наяву с прошлого года, но постоянно наблюдал во сне. Сейчас на травяных склонах не было люпинов, на стенах пролетающих гаражей и ангаров красовались новые граффити, но сознание того, что я вижу все это в последний раз, заставляло смотреть за окно с внимательным волнением. Я знал, что запомню дорогу именно такой.

Как всегда, я приехал позже всех. У ворот меня встретила неправдоподобно дружелюбная Варвара в марокканском хитоне (ярко до боли вспыхнули в памяти краски той поездки). Казалось, она