Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1 - Георг Борн

Франциско Серрано находился почти на высочайшей точке счастья. Он был любим королевой, уважаем целым народом, окружен блеском и пышностью.

Но был ли счастлив до глубины души герцог де ла Торре, генерал-капитан Испании? Не выдавались ли и у него минуты, когда он, каждое слово которого было законом, а малейшее желание исполнялось прежде, чем он успевал его высказать, томился грустью и был молчалив, сосредоточен?

Несмотря на все развлечения, на всю пышность, перед Франциско Серрано, когда он оставался один в своей великолепной комнате, возникал милый, очаровательный образ. Франциско в забытьи протягивал к нему руки, из груди его вырывался вздох, от которого он сам вздрагивал.

Образ исчезал, Франциско проводил рукой по глазам и по лбу. Уж не вытирал ли герцог де ла Торре тайную, невольную слезу?

О нет, Боже сохрани, кто бы мог подумать это о любимце королевы Изабеллы, окруженном блеском и почестями, сиявшем молодостью и красотою? Как мог счастливый, могущественный герцог де ла Торре проливать слезы?

— Если он плачет, то он смешон! — сказала бы королева, до такой степени она была уверена, что генерал-капитану Серрано не о чем было тосковать.

Непонятно создано человеческое сердце. Перед ясным, солнечным блеском нового счастья все более и более исчезало когда-то столь живо прочувствованное прежнее блаженство, перед образом страстной, ежедневно являвшейся к нему Изабеллы, исчезал прелестный образ Энрики, печально разыскивавшей его, и бледнел с каждым днем, являясь ему все реже и реже.

Герцогу де ла Торре не оставалось времени для этого воспоминания, а между тем он когда-то любил Энрику со всем пылом своей молодой страстной души.

Слова таинственной гадальщицы на последнем маскараде вдруг глубоко взволновали его и напомнили ему о потерянной Энрике и о его ребенке. После той ночи он начал разыскивать их, целыми днями расспрашивал всех, потом нетерпеливо ожидал обещанного известия — и, наконец, образ Энрики опять затмила молодая, прекрасная, любившая его королева.

Франциско Серрано, благороднейший сын благородного отца, был опьянен славой и почестями.

Приближался день, когда в колоссальном Coliseo de los toros должно было состояться ежегодное зрелище — бой быков.

На этом празднестве, с жадностью ожидаемом всеми испанцами, всегда присутствовал и двор. Народ остался бы весьма недовольным, если бы королева, будучи испанкой, не приняла участия в общем удовольствии и не появилась в колизее, куда стремились все, стар и млад.

Большой амфитеатр Coliseo de los toros, который был построен неподалеку от Прадо, на площади, предназначенной специально для такого рода зрелищ, походил на наши цирки. Внизу была большая круглая арена, окруженная высоким забором, куда вели ворота с двух сторон. Немного повыше находились два ряда крытых лож и затем множество скамеек, расставленных по всей окружности.

Этот колизей вмещал по крайней мере пять тысяч человек, но можно с уверенностью сказать, что во время боя быков на большой площади вокруг амфитеатра теснилось еще столько же людей, не доставших мест, или не имевших денег, но во что бы то ни стало желавших находиться поблизости к любимому зрелищу, чтобы восторженно вскрикивать, когда внутри колизея раздавались рукоплескания, и свистеть, когда матадор навлекал на себя неудовольствие.

Так и в этот раз со всех сторон собиралась толпа, чтобы посмотреть на двух знаменитых бойцов, Пухету и Кухареса.

Скамьи заполнялись мужчинами и женщинами. Пестрая сплошная масса сверху донизу покрыла амфитеатр.

— Сегодня борется Пухета!

Это был магнит, непреодолимо манивший всех без исключения. Он восхищал мадридский народ и везде принимался с громкими криками одобрения, превосходя смелостью всех своих соперников и предшественников. Мужество его было похоже на презрение к жизни, а сверх того он был красавец, расположения которого добивалась не одна жаждавшая любви сеньора. Мадрид в то время, так же как Париж при Людовиках, готов был сделаться вторым Содомом.

— Сегодня борется Пухета! — говорили прекрасные женщины, нетерпеливо ждавшие зрелища.

Ложи наполнялись медленнее — они были предназначены для богачей. Придворные ложи располагались посредине, отличаясь величиной и украшенные сверху коронами. Возле них была ложа патера, который должен был находиться тут же, наготове, чтобы совершить над раненым обряд последнего помазания.

Под ложами находилась другая арена с воротами, откуда выходили бойцы и выпускались животные.

Оркестр помещался наверху.

Скамьи уже были заняты все, до последнего места, и торжественная минута приближалась.

Тогда появился двор в большой, обитой красным бархатом ложе. Королева Изабелла со своим супругом, Мария Кристина с герцогом Рианцаресом, генерал-капитан герцог де ла Торре, генерал Прим, и блестящая придворная свита, среди которой можно было заметить маркизу де Бевилль, дона Олоцагу подле нее и контр-адмирала Топете.

При появлении двора оркестр заиграл гимн. Народ с любопытством рассматривал высоких особ. На Изабелле было великолепное голубое платье, на которое богатыми складками ниспадала испанская мантилья. Рядом с ней сидел ее супруг в генеральском мундире с орденами. С другой стороны — королева-мать в тяжелом желтом атласном платье. Подле Марии Кристины сидел герцог Рианцарес. За стулом королевы стоял Франциско Серрано, герцог де ла Торре, в блестящем, шитом золотом мундире главнокомандующего.

Другие места ложи заняла свита. Маркиза деБевилль села как можно ближе к королеве. Прим прислонился к пилястру, как раз возле Серрано. Олоцага остался по соседству с маркизой. Топете поместился всамой глубине ложи, так как его колоссальный рост позволял ему даже оттуда свободно обозревать всю арену. Своему негру, украшенному медальоном королевы, он с великим трудом достал место в верхних рядах. Гектор непременно должен был присутствовать на этом зрелище. Топете знал наперед, что оно доставит ему несказанное удовольствие.

Театр был полон, за исключением одной ложи, находившейся сбоку от королевской и еще не занятой.

Изабелла подала распорядителю боя быков знак начинать. Оркестр грянул шумный, бравурный марш, при звуках которого всегда вступало торжественное шествие на арену.

Герольд появился с толпой куадрилий и, когда музыка на минуту утихла, возвестил, что теперь начинается бой быков и что каждому под страхом смертной казни воспрещается близко подходить к арене и чем бы то ни было мешать представлению.

Загремели барабаны — герольд и куадрильи въехали на обширную арену. За ними шел матадор, в одной руке держа сверкающий меч, в другой — красный шелковый плащ. Шепот одобрения пробежал по амфитеатру.