Истребивший магию - Юрий Никитин

Олег посмотрел с ленивым одобрением, женщина всегда хорошо выглядит, когда готовится кормить мужчину. И щечки алеют, и глазки блестят, и вообще вся такая домашняя и теплая, такая вроде бы не укусит, не боднет, не лягнет, не поцарапает…

— Ты уверен, — спросила она, — что сможешь без своего посоха? Как мог переломиться? Мне казалось, он был крепче железного!

— Да, — согласился Олег, — служил верно.

— Ты без него сможешь?

Он повел плечами.

— При чем здесь посох? Есть лук, есть острый нож… Да и вообще есть я.

— Ну, — протянула она, — главное, ты…

— Главное, — согласился он. — А как иначе?

— А ты мог бы не бахвалиться?

Он подумал, покачал головой.

— Не мог бы.

— Почему?

— Откуда мне знать, где я бахвалюсь?

Глава 3

Желтый, а временами вообще бесцветный, словно призрачный, огонь костра превратился в ночной: красный, пурпурный, ощутимо тяжелый и вещественный, в сумрачном воздухе бесшумно проносятся летучие мыши, Барвинок чувствовала их только по дуновению воздуха, когда они пролетают слишком близко, стремясь получше рассмотреть ее, удивительную гостью их мира.

Далекие горы вечером принимают странный синеватый облик, тени между ними фиолетовые, лиловые, потом плавно переходят в черные и сливаются с ночным небом, где зажигаются холодные звезды.

На этот раз она легла с ним рядом, с той стороны костра неуютно и страшно, Олег кивнул, еще бы спорил, гад, но скрывает ликование, это же видно, а ночью вроде бы во сне подгребет ее ближе, да так, что она пискнет и не сможет брыкаться…

Волхв в самом деле сразу же положил на нее руку, от ладони пошло такое уютное тепло, что сон пришел моментально. Очнулась от негромкого шарканья или чирканья, чувствуя все еще надежное мужское тепло и защищенность.

Она лежит у полного красных угольев костра одна, уже рассвело, птички проснулись и мило чирикают, а волхв сидит на пне, сгорбившись, одна рука неподвижна, судя по плечу, другая мерно и ритмично двигается.

Приподняв голову, она всмотрелась непонимающе. У волхва в одной руке новенький посох, другой срезает ножом мельчайшие, как опилки, стружки. Дерево скрипит и сопротивляется, будто не дерево, а топор под точильным камнем.

— Ты что, — спросила она разочарованно, — так быстро нашел замену?

— Нашел, — ответил он.

— Здорово, — сказала она. — Просто поверить не могу! Волшебные посохи так быстро не получаются!

Он скривился.

— Ты умелец по этим штукам? А где у тебя свой?

— Я не умелец, — возразила она. — Но это и так всем понятно!

— Мне, — сказал он, — непонятно. Я вот смотрю и вдруг вижу подходящее деревцо… Да, редкое, верно. Но раз попалось, я что, дурак — отказаться?

Она вздохнула.

— А насчет того, что дуракам везет?

Он довольно усмехнулся.

— Это еще лучше.

— Почему?

— Значит, счастливый я, — объяснил он снисходительно. — Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость. Как компенсацию за те несчастья, что посылает.

Она мгновенно ощетинилась.

— А я и не просила меня спасать!

Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.

— А ты при чем?

Она сказала язвительно:

— А на что ты намекал?

— Ни на что, — ответил он равнодушно. — Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думают только о тебе.

Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней, дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы по щекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать, мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать, это им никогда не надоедает, потому что не слушают.

— Хорошо в лесу, — сказала она и улыбнулась.

— Неплохо, — согласился он. — Только бы костер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.

Она возразила бодро:

— Ты хочешь много, неженка! Уже поел?

— Тебя ждал.

— Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.

Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывала остатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьше было. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро, очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины, но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца с оружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья и прочее колюще-режущее.

Прямо из вихря движений, после которого вроде бы должен высунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказал буднично:

— Неплохо. Разницы нет.

— Так не бывает, — возразила она. — Ничего не бывает одинаковым!

— Как не бывает? — спросил он мирно. — Бывает.

Ей почудилась недоговоренность, тут же решила, что имеет в виду ту расхожую глупость, что все женщины одинаковы, но и не скажешь, тут же вывернется, он такого не говорил, хитромордый, все рыжие — хитрые, а он так вообще жук, каких поискать…

— Долго жрешь, — сказал он. — Желудок больной?

— У меня ничего не болит, — подчеркнула она, — а вот у тебя, если будешь такое брякать, кое-что заболит.

— Что?

— А по чему попаду!

Он усмехнулся.

— Ладно, пора. Хотя что-то у меня гадкое предчувствие…

Она сказала быстро:

— А на что ты надеялся? Он знает, придешь. И принимает меры. Выдвинутые вперед засады — цветочки.

— Я бы обошелся без ягодок, — проворчал он. — Ладно, что будет, то будет. Не сворачивать же…

Она посмотрела искоса. Большинство мужчин, даже изображающих перед женщинами героев, наверняка свернули бы, а то и отступили, отказались от такой опасной затеи. А этот слишком по-мужски туп, чтобы сворачивать, в мужчинах слишком много все-таки от быков, даже если они совсем не воины.

— Если он ждет, — проговорила она совсем вроде бы не дрожащим голосом, — а еще сильнее тебя, как ты говоришь… то на что ты надеешься?

— Не знаю, — проворчал он. — Но его остановить надо. Иначе цивилизация обречена.

— Ах-ах, — сказала она едко, пусть лучше слышит иронию, чем страх. — Какие благородные слова!

Он сдвинул плечами.

— Что делать. В мире, когда все только о своем кошельке, кто-то должен и обо всех?

— Это обязательно ты?

Он снова пожал плечами, и хотя этот жест вовсе не связан с тем, какая она хорошенькая, ей нравилось смотреть, как медленно оживают и чуть-чуть сдвигаются эти живые скалы, слегка вздымая при этом и пласты грудных мышц.