Проза о стихах - Е Эткинд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
тут идет о Робеспьере и конвенте. Но можно ли такие строки вслух
произнести? Всякий поймет, что это про нашего государя и про
каждого из нас, кто судил и казнил декабрьских злодеев.)
Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут
относиться к 14 декабря.
Не знаю, кто над ними поставил сие ошибочное заглавие.
Не помню, кому мог я передать мою элегию А.Шенье.
Александр Пушкин
27 января 1827.
Москва.
Генерал Шульгин дочитал объяснение до конца, перенес взгляд на стихи и пробежал их снова. Да, они хорошо читались и так, как того хотел Пушкин: гимн Свободе от имени Андрея Шенье, где излагаются подряд события французской революции,- падение Бастилии, клятва в Зале для игры в мяч, ответ Мирабо на требование короля разойтись, пламенные речи Мирабо, предрекающие человечеству светлое будущее, перенесение останков Вольтера и Руссо в усыпальницу Пантеона, и даже принятие "Декларации прав человека и гражданина" - не о ней ли говорится в строках:
Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: "Блаженство!"
В этих стихах спрятан девиз французских бунтовщиков: "Свобода, равенство, братство".
Ну а дальше, когда поэт вопрошает: "Где вольность и закон?" и приходит к пониманию:
...над нами
Единый властвует топор...
Разве это не о гильотине якобинского террора?
Да, "известные стихи" - о французской революции. Мало того, они даже осуждают революцию устами того поэта, которому его соотечественники отрубили голову.
Но заголовок... Пушкин пишет: "не знаю, кто над ними поставил сие ошибочное заглавие". Можно ли верить этому "не знаю"? Пушкин пишет: "Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря". Перечитываю и вижу - могут, могут относиться к 14 декабря. При таком условии, при таком заглавии тоже все совпадает. Не напрасно комиссия поставила Пушкину грозный вопрос: "Почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъясненное?" Комиссия прочитала эти стихи как предсказание, содержащееся в строках, которые обращены к Свободе:
Но ты придешь опять со мщением и славой,
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Всё ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так - он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет.
Так, буря мрачная минет!
Свобода, равенство, мщение, слава - все это предсказания, отвечающие надеждам и русских злоумышленников. Осторожно, с ядовитой вкрадчивостью высказал это генерал Шульгин, и тогда, ничего не отвечая собеседнику, Пушкин схватил перо и, разбрызгивая чернила, ниже своей подписи начертал: "Для большей ясности повторяю, что стихи, известные под заглавием: "14 декабря", суть отрывок из элегии, названной мною "Андрей Шенье"".
6
"Все смуты похожи одна на другую,
драматический автор не может нести
ответственность за речи, вложенные им в
уста исторических персонажей."
Пушкин - Бенкендорфу,
16 апреля 1830 года
Прошло полгода. Пушкин был в Петербурге, и дело об "Андрее Шенье" казалось конченным, но вдруг его опять вызвали к обер-полицмейстеру, на этот раз петербургскому - к полковнику Дершау. О нем Пушкин слышал немало - он выслужился после 14 декабря, вылавливая руководителей восстания; было известно, что он нашел и арестовал Бестужевых. Дершау молча предъявил Пушкину вопросник; та же комиссия военного суда спрашивала все о том же, словно Пушкин шесть месяцев назад не дал ей исчерпывающих разъяснений. По предложению полковника он сел к столу и записал, едва сдерживая бешенство, ответы на новые вопросы комиссии:
29 июня 1827 г. В Петербурге.
Элегия Андрей Шенье напечатана в собрании моих
стихотворений, вышедших из цензуры 8 окт. 1825 года.
Доказательство тому: одобрение цензуры на заглавном листе. (Я
подчеркнул дату, поставленную цензором,- неужели она не
опровергает полностью названия "14 декабря"? Конечно, если бы я
мог им представить рукопись, бывшую в цензуре, им пришлось бы
прекратить всю эту возню, а точнее - травлю. Но где возьмешь?)
Цензурованная рукопись, будучи вовсе ненужною, затеряна, как
и прочие рукописи мною напечатанных стихотворений.
(Этим тупицам надо сто раз твердить одно и то же, пока не
вобьешь нечто в их дурацкую башку! Нет, дело в другом: они могли
бы понять, да не хотят, им не приказано понимать, а точнее, им
приказано не понимать. Впрочем, отчасти они ведь и правы...)
Опять повторяю, что стихи, найденные у г. Алексеева, взяты
из элегии Андрей Шенье, не пропущены цензурою и заменены точками
в печатном подлиннике, после стихов
Но лира юного певца
О чем поет? поет она свободу:
Не изменилась до конца.
Приветствую тебя, мое светило ес.
Замечу, что в сем отрывке поэт говорит:
О взятии Бастилии.
О клятве Jeu de paume.
О перенесении тел славных изгнанников в Пантеон.
О победе революционных идей.
О торжественном провозглашении равенства.
Об уничтожении царей.
(Там даже и не совсем так. Не столько о победе революционных
идей, сколько об их перерождении. Не столько о равенстве, сколько
о том, что оно - "безумный сон". Не столько об уничтожении царей,
сколько о том, что "убийцу с палачами избрали мы в цари". Но, как
бы ни было, пусть они поймут: я писал о великой революции,
которая пусть переродилась, но победила, а не о мятеже,
потерпевшем трагическую неудачу.)
Что же тут общего с несчастным бунтом 14 декабря,
уничтоженным тремя выстрелами картечи и взятием под стражу всех
заговорщиков?
(Мои доводы неотразимы. Кажется, у полиции остается теперь
только две возможности: утверждать, что я из лукавства писал о
французских делах, имея в виду дела русские, или обвинять меня в
том, что я предал распространению отрывок, запрещенный цензурой.
Первое обвинение я опроверг ссылкой на дату, второе меня не
пугает - за такую провинность не казнят. Все же кончить
объяснение надо более энергично, даже - победоносно.)
В заключение объявляю, что после моих последних объяснений
мне уже ничего не остается прибавить в доказательство истины.
10-го класса Александр Пушкин
С.-Петербург.
1827 г. 29 июня.
Пушкин рассчитал правильно - из рук суда были выбиты обвинения, а последнее было не слишком грозным. Еще пять месяцев спустя ему пришлось давать показания - на этот раз по куда более легкому поводу:
На требование суда узнать от меня: "каким образом случилось,
что отрывок из Андрея Шенье, будучи не пропущен цензурою, стал
переходить из рук в руки во всем пространстве (если бы так!
Россия обладает тончайшим слоем грамотных людей, а прочим мысли,
выраженные в моей элегии, не только неинтересны, но даже
непонятны... Да и большинство грамотных далеко, во глубине
сибирских руд...)", отвечаю: стихотворение мое Андрей Шенье было
всем известно вполне гораздо прежде его напечатания, потому что я
не думал делать из него тайну.
Александр Пушкин
24 ноября 1827.
С.-Петербург.
Казалось, дело кончено, Пушкин выиграл - оставалось ждать оправдательного приговора. Но Пушкин лучше других понимал, что он имеет дело с противником коварным и беспощадным. К тому же он ведь знал, о чем его элегия "Андрей Шенье". Да и не только он один. Князь Петр Вяземский не раз вспоминал давнее, от июля 1825 года, письмо Пушкина, где были такие слова: "Читал ты моего А.Шенье в темнице? Суди о нем как езуит - по намерению".
По намерению судили Пушкина не только друзья, но и царские чиновники. Его ждали тяжелые дни - отбиться от обвинителей было невозможно. Кончалось одно дело, но сразу начиналось другое. 1 сентября 1828 года он написал Вяземскому: "Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее "прямо, прямо на восток"... До правительства дошла, наконец, Гавриилиада". Иногда Пушкину казалось, что он слабеет, что силы, кипевшие в нем прежде, иссякли. В такую минуту слабости он написал свое "Предчувствие", обращенное к очень юной Аннет Олениной; стихотворение это исполнено тревоги, тоски, готовности к новым испытаниям и разлукам, но и веры в свою непреклонность:
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду...
Но, предчувствуя разлуку,
Неизбежный грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми иль опусти;
И твое воспоминанье