По Северо-Западу России. Том I. По северу России - Константин Константинович Случевский

мачт парохода, в сторону; другие тотчас же возвращались, покружившись тревожно и немного: должно быть, это были матери.

Мир пернатых по нашему северному Поморью очень богат. Чаек тут больше всего, затем следуют утки. Ценнее всех, бесспорно, гага, Somateria mollissima, сохранение яиц которой в Норвегии вызвало самые строгие охранительные законы; последних, к сожалению, в России не имеется, и бедная гага, которой очень нравились когда-то наши бухты и заливчики, почти покинула их, почти перевелась; за получением гагачьего пуха русским приходится теперь обращаться к Норвегии. Характерна из здешних птиц кайра, с белой грудью и черной спиной, с ногами, поставленными далеко назади; кайра высиживает одно только яйцо, синее, испещренное как будто еврейскими буквами. Очень мал и юрок черненький с красным носиком и лапками чистик; крупен и важен черный баклан, обладающий зобом, схожим с тем, что отличает пеликана; очень велики некоторые виды морских орлов. Чаек, как сказано, больше других: Larus marinus, L. argentatus, L. tridactylis, L. canus — чайка-буревестник; очень характерна Lestris parasitiens — разбойница, ворующая рыб, уже схваченных другой птицею; камнешворка, Strepsilas interpres, ворочающая камешки для добычи червяков; следуют морские ласточки, морские сороки, морские кулики, гагары, глупыши и т. д. Сычей и сов достаточно; дикие возгласы их по ночам и раскатывающееся эхо пугают поморов, и тогда говорится, что «леший вторьем морочит». Это — целый особенный мир пернатых, все больше белых, серых и черных, но почти у всех из них есть какие-либо яркие отметины: красный клюв, клок ярко-синих перьев, пятно на лбу или на груди, напоминающие о других, более счастливых странах красок и света.

Какие именно из этих птиц, вспугнутые свистком парохода, кружились над головами, — сказать невозможно: во-первых, потому, что их было слишком много, а во-вторых — потому, что судно продолжало идти полным ходом, не стесняясь птицами, направляясь к китобойному заводу. «Лотовый на лот!» — послышались командные слова, и пароход пошел самым тихим ходом: следовали промеры. Завод открылся вправо. Он построен вокруг небольшой бухты, совершенно закрытой от всяких ветров, но очень маленькой. Можно было вволю налюбоваться действительно красивым видом на это еще так недавно возникшее поселение, потому что судно едва двигалось. Вправо, на скалистом отдельном холме, стоял двухэтажный дом управляющего заводом; прямо против моря поднимались деревянные постройки завода, разместившись у подножия скал; перед ними, частью в воде, на дощатой покатости лежали два убитых кита: большой — синий и малый — полосатик. Темные исполинские туловища их блестели на солнце будто лакированные; темные крутые полосы бороздили тела. С вершины скалы, поверх завода, сползал небольшой водопадик, бегущий от двух небольших расположенных на горе озер; он будто плакал о судьбе водяных гигантов» привлеченных в эту маленькую бухточку и ожидавших терпеливо и безмолвно своего распластания, и спускался к ним по острым уступам скалы.

На самой бухте, расцвеченные флагами, слегка покачивались пять китобойных пароходов, принадлежащих двум компаниям: той, завод которой посетило судно; и другой, имеющей свой центр в Еретиках, который предстояло посетить на следующий день. На носах пароходов виднелись небольшие толстенькие пушки, которыми стреляюсь китов: на мачте одного из них висела плетеная корзина, из которой, как с вышки, высматривают кита.

День был удивительно ясен, прозрачен; глаза, утомленные видом голых скал, успокоились на довольно яркой зелени берегов бухточки; тут виднелись небольшие березки и какие-то кустики вербы или лозы и чахло и рябины, просовывавшиеся сквозь груды обточенных камней и кругляков. Мхов и вороницы было тоже вволю; белели ягели; голубая вода бухты так чиста, что тарелка, брошенная в нее, совершенно исчезает от глаз только на глубине тридцати сажен. Целые стада рыбы кружились в ней подле крейсера, и вся игра их была видна, как на ладони. Грохнулся якорь, и Забияка» остановился.

Термометр показывал 20° в тени, и картина была бы прелестная» если бы не запах самых убийственных свойств, доносившийся от поры до времени от завода и ждавших своего распластания китовых туш.

Стоявший тут завод — центр деятельности «Товарищества китоловства на Мурмане», существующего с 1883 г. Затрачено на все дело в течение двух лет свыше 300.000 рублей; промышленников и рабочих на заводе имелось сто девять человек, считая в том числе и тех десять, которые назначены исключительно для ловли трески, как главного предмета пищи, и остаются здесь сторожами на зиму.

Товарищество имеет два большие китобойных парохода и еще один, небольшой: на каждом из первых двух — до десяти человек народа; собственно на заводе участвующих в обработке китовых туш пятьдесят человек. Одной из первых, но не единственных выгод для местных людей от этого прочно поставленного дела является то, что заработная плата за летний сезон, не превышавшая шестидесяти рублей, поднялась до девяноста рублей.

За это лето, ко времени посещения судна, было убито двенадцать китов; в недалеких Еретиках другой компанией убито четырнадцать; те два кита, туловища которых блистали на солнце, распространяя убийственное зловоние, были счетом одиннадцатый и двенадцатый. Из этих двенадцати экземпляров было три синих и девять полосатиков, большинство — самки; местные жители простодушно передавали, будто эти самки-киты, резвясь по океану, принимают китобойные пароходы за самцов. Сообщают промышленники и другое наблюдение, касающееся этих же стран и такого же странного характера: толкуют, будто на Новой Земле, опять-таки по наблюдениям над убитыми экземплярами, в противность всяким обычным порядкам, самки и самцы моржей держатся в отдельности на восточном и западном берегу острова. Остров этот величиной чуть не с Англию, и можно себе представить, как трудно этим зубастым, толстейшим и грузнейшим кавалерам быть любезными со своими, склонными к отшельничеству, плотными дамами. Но опять-таки это, вероятно, — один из тех знаменитых охотничьих рассказов, которые сохраняют свою правдоподобность под всеми градусами долготы и шпроты, совершенно на том же основании, на котором гранит остается везде гранитом, а сланец — сланцем.

Заметим, однако, что эти и тому подобные рассказы далеко не бесполезны. Иностранцы отлично умеют представить ту или другую местность любопытной, распуская о ней всякие возможные и невозможные сказки, правды, предположения; люди любят чудеса и ездят к ним. Мурман тоже, то и дело, посещался и посещается различными иностранцами. Передавали, что какой-то лорд Дудлей с женой и семейством ездит сюда ловить рыбу и зажигать папироску, с помощью лупы, светом полуночного солнца; какие-то англичане арендуют у лопарей Назрецкого погоста, Кемского уезда, реку Назь и приезжают летом, на своих яхтах, для ужения рыбы; сообщают о нескольких посещениях какого-то Роланда Бонапарта; ученый француз Рабо недавно появлялся здесь, отыскивая какие-то допотопные черепа,