Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев

качестве непосредственного предлога для вмешательства некоторые высокопоставленные военные, включая генерал-лейтенанта Александра Лебедя, уже указывали на этническую напряжённость в соседних странах (на самом деле подогреваемую политиками с российской стороны). На этой теме ещё в 1992 году делал упор в своём манифесте и член Президентского совета политолог Андраник Мигранян, который все эти годы был моим непримиримым критиком.

Одновременно всё более сильными становились идеи изоляционизма, которые были близки группе влиятельных генералов в Москве. Они выступали за немедленный вывод всех российских войск из-за рубежа, отказываясь рассматривать даже саму возможность участия в миротворческих операциях в бывшей Югославии. В основе лежало несогласие генералов с международными правилами миротворческих миссий и содержания баз на иностранной территории. Впрочем, свою роль сыграла и усталость от участия в миротворческих операциях без поддержки ООН. Чем бы ни был вызван подобный эскапизм, он был равносилен шантажу. Развяжите нам руки или будьте готовы принять потоки беженцев, эскалацию вооружённых конфликтов на границах страны и безработных военнослужащих в рядах националистов.

Желание генералов отказаться от выполнения миротворческих заданий могло иметь такие же бедственные последствия, как и угрозы интервенции. Наши отношения с соседними странами, не уверенными в намерениях Москвы, страдали от их растущего недоверия.

В такой ситуации проведение новой внешней политики России стало походить на упражнения по эквилибристике. И публично, и в частных дискуссиях с министром обороны Грачёвым и моими партнёрами на Западе я объяснял, что при определённых обстоятельствах российские войска необходимы для защиты мирных людей в местах конфликтов под миротворческим флагом. В исключительных обстоятельствах они могут быть призваны действовать и без миротворческого мандата, как делали американцы в семидесятые годы в Гранаде и Панаме.

Что касалось российских (бывших советских) войск, расквартированных вне зон прямых конфликтов, я настаивал на их возвращении в Россию. Альтернативой могли стать официальные договорённости о военных базах с теми правительствами, которые хотели сохранить российское военное присутствие — такие тоже были. Мои слова и дела были недвусмысленно направлены против имперских намерений и не выходили за рамки международного права.

Эти предложения я повторил на ежегодном собрании российских послов в начале февраля 1994 года. Ответом на Западе и особенно в Восточной Европе стала, как выражаются дипломаты, «определённая озабоченность».

На самом деле это была довольно эмоциональная реакция. Шумиха поднялась, после того как один латвийский корреспондент сообщил, что я угрожал применить силу против стран Балтии и отказался вывести российские войска. Я, разумеется, ничего подобного не говорил. Но Вашингтон поспешил с официальном заявлением, в котором выразил сожаление по поводу возврата Москвы к старой политике. Тут уже многие политики в Москве поддались эмоциям. И, конечно, обвинили США в том, что они продолжают рассматривать Россию сквозь призму холодной войны. Ну и уже в мой адрес — несмотря на «проамериканскую» политику МИДа.

Ельцин в своём первом послании новому парламенту 24 февраля 1994 года отреагировал на все эти дискуссии, заявив, что русские за границей будут защищены «на деле, а не только на словах». Оппозиция интерпретировала это в свою пользу. Но вскоре и я был вознаграждён — через несколько дней президент подписал указ, поручавший министерству обороны и МИДу начать переговоры с соседними странами по заключению соглашений о военных базах в рамках международного права, оставить там только взаимно согласованные контингенты, и вывести остальные войска.

Латвия одной из первых воспользовалась этим указом Ельцина — Рига уже несколько лет просила Россию вывести боевые подразделения и военных специалистов, обслуживавших радарную станцию раннего обнаружения в Скрунде. Две радарные установки, установленные на ней, имели важное значение для СССР, позволяя отслеживать возможные траектории направленных против него межконтинентальных баллистических ракет и контролировать спутники.

Подписанию соглашения по Скрунде поспособствовал и Строуб Тэлбот, представляющий госдепартамент США. В результате документ был подписан уже в апреле 1994 года. Разрешалось использовать станцию ещё четыре года, после чего Россия должна была демонтировать её и вывести обслуживающий персонал. Это же соглашение гарантировало Латвии порядок вывода российских войск с её территории. Соглашение было выполнено: в сентябре 1998 года специальная группа ОБСЕ удостоверилась, что объект прекратил свою деятельность, и начался вывод войск.

Холмы Сараева

Невзирая на то, что Россия в начале 1994 года находилась в глубоком экономическом кризисе с галопирующей инфляцией на фоне существенного замедления реформ, новоизбранная дума на одном из своих первых заседаний нашла время для обсуждения довольно далёкого от России кризиса в Боснии. Я посчитал приоритет, отданный этому вопросу, неуместным и решил, что дума, скорее всего, использует внешнеполитический вопрос как предлог, чтобы уйти от сложных внутренних проблем. Так и получилось. К тому же дебаты предсказуемо оказались упражнениями в антизападной и националистической риторике. Дума почти единогласно приняла резолюцию в защиту всех сербов, включая боснийских.

Вопреки сильному политическому противодействию со стороны России, НАТО предъявила боснийским сербам ультиматум: или они в течение десяти дней отводят тяжёлые вооружения из окрестностей Сараева, или по ним будут нанесены воздушные удары. К объявлению этого ультиматума НАТО подтолкнули ужасные кадры взрыва на субботнем рынке в центре боснийской столицы — последнего из серии бесчисленных преступлений против человечности, совершённых боснийскими сербами.

Несмотря на то что дума, большинство СМИ и политическая элита России открыто требовали от Кремля сильного ответа на угрозу бомбардировок как недопустимую в принципе, Ельцин выбрал более сбалансированную позицию. Его публичные комментарии наутро после объявления ультиматума сводились к тому, что альянс не должен принимать подобные важные решения, глубоко затрагивающие Россию, без консультаций с Москвой. В ответ последовали запоздалые телефонные звонки из Вашингтона и других западных столиц Ельцину и мне. Мы услышали просьбы использовать влияние России на сербов, чтобы они отвели вооружения, и тогда НАТО не придётся реализовать угрозы. Это было правильным шагом, но недостаточным. Таким образом Запад признавал Россию важным собеседникам по острым вопросам стратегии НАТО — важным, но не полноправным. Альянс по-прежнему не собирался консультироваться с Россией по поводу конкретных действий.

Как я и ожидал — и предостерегал наших западных коллег, — их отказ от включения России в процесс принятия решений вызвал новый виток напряженности в Москве и осложнил обсуждение «Партнёрства». После ультиматума сербам перспективы благоприятных отношений Россия — НАТО и даже Россия — Запад зависели от возможности быстро создать систему «раннего предупреждения» о действиях НАТО в рамках «Партнёрства» или в какой-то другой форме.

Мне в равной степени не нравилась защита Россией воинственных боснийских сербов и исключение нас из равноправного участия в принятии решений мировыми державами. Недавно мне стоило немалых усилий убедить Ельцина не пользоваться правом вето при обсуждении резолюции