Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

В письме Джо просил: пожалуйста, верь мне, я люблю тебя, но по личным причинам не могу сейчас вернуться в Израиль. Отправляюсь в Аргентину обсудить важные вопросы с международной проектной фирмой, тебе пришлю приглашение что-нибудь через полгода.

В Аргентину! Возможно, в провинцию Энтре-Риос. Где Аргентина встречает воды Параны и Уругвая!

— Он забрал у меня все сбережения. Что вы об этом думаете?

Джейк не посмел сказать, что он об этом думает.

— Я знаю, он любит меня. Скажите, это правда, что в Канаде ваша семья известна своей благотворительной деятельностью?

— Семья Хершей? Н-ну… гм. Наверное, и впрямь дают какие-то деньги. — И торопливо добавил: — Ну да, конечно. Жертвуют на Объединенный еврейский призыв, на ешивы, на Израиль… Сам-то я давненько дома не был.

— Ну хорошо. Он привирает, немножко красуется. Это не преступление, правда? То есть я хочу сказать, нынче как откроешь газету, везде сплошная водородная бомба. Я, конечно, против нее. Все эти бомбы враждебны тому, что Джордж Бернард Шоу называл жизненной силой. Какое мне дело, из аристократов вы или нет, из Франции или из Галиции? Мне Джозеф нужен. Я люблю его. А ваша семья для него прямо какой-то жупел. Он говорит, вы там все очень нетерпимы.

— Ну, в общем, да, узковаты. Не без этого. А теперь, Руфь, скажите-ка и вы мне кое-что. О том, что я двоюродный брат Джо, вы знаете, видимо, потому, что так он вам сказал. А вот не объяснял ли он, почему не хочет со мной увидеться?

— Уууу, — протянула она, — да вы меня за дурочку держите!

— Разве?

— Вы же с ним видитесь. Постоянно.

— Стало быть, он сказал вам, что со мной в контакте?

— Да.

— А о моей работе он с вами говорил?

— Какой такой работе?

Джейка подмывало спросить, не потому ли Джо избегает его, что больно уж низкого мнения о двоюродном брате.

— Он смотрел мои фильмы?

— Не знаю.

— Понятно.

Повисла гнетущая пауза.

— Что ж, как вернется, если вы с ним увидитесь, скажите ему, что за его квартиру я заплатила, а костюм для верховой езды забрала, — сказала Руфь, вставая. — Полежит пока у меня.

— Ну, если увижу… — промямлил Джейк.

Пососав карандаш, Блум в третий раз прошелся по счетам, хотя это уже вряд ли имело смысл. Если что, ошибку отыщет Гарри — уж это будь спок. Гарри молодец! А тоже ведь тот еще момзер! С некоторых пор Блум стал замечать, что Гарри то там, то сям некоторые цифирки меняет — подчас возникает подозрение, что после Гарри на листочках со счетами появляются следы подтирок, которых раньше не было. Потому что нет такого, на что Гарри не пустился бы, пусть даже просто чтобы лишний раз похихикать. Разве он, Блум, не видел собственными глазами, как на корпоративном пикнике в Брайтоне Гарри спрятал сумочку мисс Пински, тогда как знал, что у нее месячные, и не отдавал, пока у нее не проступило пятно и она в смущении не сбежала. А меня он ненавидит. Спрашивается: за что? За то, что я соблюдаю кашрут. Блуму даже приходится запирать нижний ящик стола, куда он прячет принесенные из дома бутерброды — с тех пор как Гарри, придя однажды в особенно игривое расположение духа, додумался подложить ему в бутерброд с курятиной кусок ветчинки. Сидел, молчал и ничего не говорил, пока Блум этот кусок не проглотил. То, что другие евреи веруют, ему как кость в горле. Хотя бы уважение имел!

— А вот скажи мне, Блум. Ты такой послушный набожный еврейчик, а вот ты знаешь, например, что Талмуд велит нам брать с неевреев больший процент, чем со своих соплеменников?

— Ну и почему нет?

— Ну и почему нет? Как хорошо быть прирожденным невеждой!

— Ты прямо как Гамаль Абдель на всех Насер! Чем ты лучше меня?

Больше всего Гарри любил изводить Блума подколками по поводу его дочери Авивы.

— Не понимаю тебя, Блум, — у тебя же никакой жизни нет! Дожить чуть не до старости, а счастья не попробовать — ну, если не считать за таковое шмат дольче виты[303] в Борнмуте[304]. Живешь так, будто и не родился. Женился на какой-то яхне[305]. Всю жизнь пенсы считаешь, а зачем? Чтобы сыграть для Авивочки свадьбу в «Гровенор-отеле»?

— Не пачкай ее имени. Мне даже думать тошно, что ты его изрыгаешь из своей мерзкой пасти!

— А разве ты не знаешь, что сладких еврейских цыпочек врачи нынче замуж не берут. Да им и вообще больше не играют шумных свадеб — таких, чтобы список гостей был пропечатан в «Джуиш кроникл». Блум! Они теперь спят с черномазыми!..

— Иди к черту!

— …а если и выходят замуж, то разве что в конторе муниципалитета, потому что в брюшке-то зреет уже!

— Знаешь, что я тебе на это скажу? Скажу, что ты совсем сбрендил. Платишь девицам, чтобы фотографировать их в голом виде! Тоже мне светский лев. Берегись, Джеймс Бонд! Подвинься, Рекс Харрисон![306] Дорогу коротышке Гарри Штейну, которому иначе как за деньги и девку-то себе не найти!

— А наверняка твоя Авива, чтобы не беременеть, гормональные таблетки жрет! На что спорим?

— Ой, посмотрите на него! Аж на морду стал красный! Твоими штучками меня не проймешь. Ты вообще кто такой? Дон Жуан? Йосл-поц ты, вот ты кто!

Вновь Блум пососал карандаш, поглядел с сомнением в бумаги, и тут как раз Гарри открыл дверь своей кабинки и позвал:

— Блум!

Гарри просмотрел счета, покивал, вдруг улыбнулся и говорит:

— Что ж, поздравляю!

— Это с чем это? — осторожно осведомился Блум.

— Ну как же: я слышал, Авиву приняли в Суссекский университет.

— Ну да. По баллам она проходит хоть куда — хоть в Оксфорд, хоть в Кембридж. Если уж вы заговорили об этом, господин выпускник школы для недоразвитых.

— Но пойдет-то она в Суссекский?

— Да.

— Хороший выбор! Этот университет славится свободой нравов, а ты не знал, что ли? Они там трахают друг дружку во все щели.

— По-моему, знаешь, чем это пахнет? Виноградом, который зелен.

— Ты что, не веришь? На, держи, — и он передал ему вырезку из газеты. — Это «Санди телеграф». Про то, что в Суссекском травку курят почем зря.

— Чего-чего?

— Травку. Да не ту, что на газоне растет. Имеется в виду марихуана. Наркотик. У девчонок от него бешенство матки начинается.

Блум аж затрясся.

— А знаешь, что увидели полицейские, когда вломились на вечеринку группы «Роллинг Стоунз»? Какой-то хмырь там девке в письку шоколадный батончик вставил и сосет! Но у студенток Суссекса другая специализация. Позиция «бутерброд»: девчонка в середине, а пацаны ей суют с обеих сторон.

— Я тебя когда-нибудь убью. Нож под руку подвернется, ведь засажу как нефиг делать.

Гарри благосклонно улыбнулся.

— Ну ладно, глянем пока, сколько ты тут ошибок напропускал, — и вышел в коридор.

А в коридоре, у двери, ведущей в исповедальню Отца Хоффмана, сидел человек.

— Пользуясь случаем, я бы хотел сообщить вам, — обратился к нему Гарри, — что мне очень понравился ваш первый фильм.

— Ну спасибо, — рассеянно пробормотал Джейк, уже вскочивший, чтобы проскользнуть к Хоффману.

Сестра Пински, стесняясь обратиться лично, оставила у Гарри на столе записку:

Кто хочет общаться, начитан, неглуп,Приходит к нам в частный читательский клуб«У Сандры, Вивьены и Руфи».В субботу 7-го там будет прием,Которого мы с нетерпением ждем:С восьми тридцати и до ночиБудем пить и болтать со всей мочи.Бутылку-другую с собою возьми,Печали забудь — с ними много возни;Наш адрес опять Лэнгли-хаус,Дорога на Белмонт, дом 22-й…

и так далее, в том же духе. Вплоть до того, что зарифмован в приглашении был не только призыв тем или иным способом откликнуться, но даже адрес с почтовым индексом 8-го района Северо-Западного Лондона и номер домашнего телефона.

Подписано Сандрой Пински, Вивианой Голд и Руфью Флэм.

Что ж, почему бы и нет, — повертев бумажку в руках, пожал плечами Гарри.

— Ну что, — спросил Джейка Оскар. — Какие достижения?

— В общем, на данный момент похоже, что они выполнят условия контракта и все мне выплатят.

— А-га.

— А если так, Оскар, то будет здорово, если вы научите меня, как забрать деньги. Не хотелось бы утром их получить, а к вечеру чтоб половину отняли в виде добавочного налога; понятно, да?

— Да вам не обязательно даже… — заговорил Оскар, потянувшись к трубке настольного телефона, — для начала их даже и в страну-то ввозить не обязательно.

Для начала у Джейка были серьезные сомнения, снимать ли этот фильм вообще, но пропускать через себя поток сценариев, в большинстве своем бездарных, надоело. К тому же из-за беременности Нэнси то, что пришлось бы снимать за границей, он не рассматривал. Все обрыдло, все раздражало. И он сглупил: дал своему агенту себя уговорить.