Тридцать три урода. Сборник - Лидия Зиновьева-Аннибал

Анна (в тихом изумлении). Ты говорила — твоя жизнь всегда счастлива.

Аглая. Но жизнь других! (Страстно.) Ах, если бы не это, да, мы были бы так счастливы, так непонятно, так лучезарно счастливы! (Волнуется.) Ах, счастье — несправедливое исключение! Стыдно, стыдно счастия. (Отвертываясь, быстро смахивает слезы, роняет голову)

Анна (очень серьезно). Счастие никому не принадлежит. Зачем его стыдиться?

Аглая (горько). Но оно должно было бы всем принадлежать. Оно правильное состояние для души, любовь. (Горячится) Великая, цельная, верная, опорная любовь, что выше отчаяния, выше боли, дальше смерти… (Не выдержав бросает руки на плечи к Анне.) Анночка, ты должна иметь такую любовь… Ты еще так молода… (Пугается.) Ах, прости меня… Я так решаюсь говорить: это оттого, что я очень стыжусь и очень желаю тебе… Прости, ты такая бледная; Алексей говорил это… Я утомила тебя. Сейчас мы пойдем напиться чаю. Потом будем раскладывать твои вещи. Я так люблю раскладывать вещи.

Анна. Нет, подождем еще здесь. Аглая, скажи, ты любишь встречи?

Аглая. А ты? Я так хочу узнать тебя ближе. (Ведет ее к середине комнаты.) Но я уже знаю тебя.

Анна (качает медленно головой, очень серьезно). Нет, ты не знаешь меня.

Аглая. Мы оба тебя знаем. Ты наша — обоих{124}. (Хочет идти к двери. Анна удерживает ее за руку.)

Анна. Аглая, ты побледнела, когда спросила меня, изменял ли мне мой муж? Отчего? Или ты еще боишься измены? Еще не забыла первого мужа?

Аглая (бледнеет. Как бы неясно понимая вопрос, растерянно). Нет, нет. Я верю. Алексей не может. Ты, верно, еще не узнала его. (Суетливо.) Впрочем, да, конечно, ты права, думая так об измене. Это невероятно даже — его верность, потому что мне уже тридцать лет! Женщина так скоро и некрасиво стареет, и любовь вся связана с телом и его молодостью. Да, да, конечно, так Ты права. Хотя… я и не чувствую еще старости (Смеется внезапно, вся ласковая и светлая.) И говорю все это даже из страха… только чтобы не искушать судьбы… и он, знаешь, Анна, он больше не видит меня посторонним взглядом. Я как бы в нем. (Вдруг меняет голос, как бы извиняясь.) И, может быть, ему легко не изменять, потому что ему так просторно в своих мыслях о большом, большом… (Громче.) Такие, как он, не изменяют!

Анна. Значит, ты забыла первого мужа?

Аглая. Ах, это было где-то давно: не в этой жизни, мне кажется… и… как черный сон. Знаешь, это даже не была измена, нет, другое… (Внезапно, пугливо пониженным голосом.) Мы оба были детьми почти… но отчего он это сделал тогда?.. Она была еще моложе нас, совсем дитя, и ничего не понимала… и вот почему самоубийство. Нет, Анна (вся дрожит), я и теперь не могу говорить… и теперь не понимаю его преступления. (Молчит, потом спокойнее.) Только я ведь не любила его, я любила Алексея. Знаешь, я думаю, он как-нибудь тогда уже прошел мимо меня. Тогда я не знала, но теперь помню. Он тоже помнит. И мы полюбили, того сами не зная.

Анна (совсем тихо). Он тебе девять лет мужем, Аглая?

Аглая (жарко). Конечно, конечно, ты верно сосчитала. (Смеется) Я думаю, что верно, ведь я никогда не считаю годов. (В глубоком восторге.) Их нет, их нет у любви! Анна, я была так несчастна. (Молчит, испуганная своими словами; потом как бы извиняясь.) Я, Анна, убежала тогда от него… ужас был во мне к нему, ужас и… поверишь — жалость, ах, бесконечная жалость, словно я знала, знала вперед, что его ждет пустыня, ах! Горючая пустыня и ее марева! Я, Анна, одна рожала, я одна рожала моего старшего сына, одна с тем ужасом и с тою жалостью.

Анна. Алексей любит твоего сына?

Аглая (тихо, глубоко, рокотливо смеется). Алексей! Алексей! (Глубоким голосам.) О, Анна, ты не знаешь, как он хорош! О, Анна, его измены я не пережила бы. (Вдруг вся загораясь страстью.) Я всего хочу! Всего, всего от любви. (Испуганно.) Анна, прости, прости! Я все о себе. Ты во мне открыла какой-то родник слов. Но не надо было. Ты так бледна! Анна, вот вещи, вот вещи!

Два носильщика вносят в комнату два очень больших сундука и легкую небольшую корзинку. Аглая распоряжается с уверенною и ласковою деловитостью. Два сундука ставят к двум большим шкафам у стены.

Корзинку оставляют посреди комнаты. Носильщики выходят.

Аглая (указывая на корзинку). Эту мы сами снесем, куда ты решишь. Она, сейчас видно, ничего не весит.

Анна (спокойно). В ней все мое добро.

Аглая (немного растерянно). Но… те сундуки?..

Анна (тихо, как бы смущенная). Прости, Аглая, я задумалась, пока вносили вещи. Это глупо. Те сундуки нужно было бы к сторонке… Вот там есть комнатка, где постель… нельзя ли туда? В уголок?..

Аглая. Да, да, конечно, как хочешь. Но сундуки такие большие, и там… там все ими займется… и… Хочешь, я велю их убрать на чердак или в кладовую. Дачка поместительная.

Анна (почти поспешно). Нет, нет, подожди. Мы потом увидим. (Забывшись, медленно.) Я даже не понимаю, почему они всегда со мною. Верно, я так спешила из Забытого, что это случилось!

Аглая. Я велю Маше принести сюда чай, и мы начнем сейчас после раскладывать корзину.

Анна. Я напилась чаю в городе. Я выехала вчера утром из Забытого, меня толкало к тебе, и должна была быть у тебя вечером, но ночевала в городе. Ты же и не ждала бы меня вчера вечером.

Аглая (снова смущенная). Как можно, Анна? Здесь нечего было говорить… Но, конечно, ты так слаба… ты устала, не доехав. Ну все равно. Теперь ты здесь, ты отдохнешь!..

Входит Маша спешно, запыхавшись.

Маша. Аглая Васильевна, вас Александр Федорович зовет. Аглая. Куда? (К Анне весело.) Он еще не знает, что ты здесь! Это Пущин!

Маша. Он как шел с лесу домой к нам, его и встретила по дороге больничная фельдшерица. Зовет в больницу, земский доктор у них отлучился. Операция спешная. Так он и говорит мне здесь у ворот (смеется), ассистента моего, Маша, позови.

Аглая. Сейчас, сейчас я пойду ему все объясню… (К Анне.) Это и есть наш милый, милый друг, заводской врач. Он тоже взял отпуск… Он всегда с нами. (Смеется.) Мы здесь отдыхаем, а он в городе в клиниках практикует. «Понюхать науку», как говорит, сюда собрался… (Уже в дверях, смеясь.) Он меня ассистентом называет.