Тридцать три урода. Сборник - Лидия Зиновьева-Аннибал

Анна садится. Аглая становится у ее стула.

Пущин (стоит возле, глядя на них со злобным огнем в глазах). На Кавказе пасутся стада буйволиц, и при каждом стаде буйвол. Однажды два стада сблизились. Уже издалека буйволы почуяли друг друга, отделились от стад, протяжно взревели, помчались один на другого…

Аглая (подозрительно). Еще что! Вы были на Кавказе?

Пущин (не прерывая вдохновения, волнуясь, делая руками плавные жесты, откинув голову). Я дольше жил, чем вы знаете, Аглая! Я видел! Я слышал их! А красивы буйволы при стадах! Шерсть черная, тело лоснится, громадное; хвосты в ярости подняты вверх, и густые кисти на концах! Широколобые головы нагнуты вниз; рога завитые, вбок. Они сшиблись так, что гулкий треск донесся до нас, а мы прятались в камнях далеко, — они упали на колени, ошеломленные, один против другого. Потом еще отскочили, чтобы снова разбежаться. Промахнулись. Стали и глядели кровавыми глазами, и слепые бросились лбами на деревья. Но запах врага не обманывал и еще бросал их в схватку. Они сшибались, то вскидывались вверх, то падали, и снова боролись и ревели.

Аглая (вовлеченная, горячо). И долго, долго?

Пущин. Часами. Пока один не пал. Тогда пастухи, с которыми и я прятался, осторожно приблизились и выстрелили в победителя — он был им слишком опасен в ярости победы.

Аглая. Как страшно! Но как красиво!.. А стадо?

Пущин (громко хохочет. Торжествуя). Этого и ждал! К этому все и велось! Буйволицы щипали траву, изредка подымали огромные морды с широкими лбами, глядели неподвижными, добрыми глазами куда-то в пространство, тупо и вопросительно, да, и жевали жвачку. Ха, ха, ха!

Аглая. Нет, я сегодня ничего не понимаю! Так что же?

Пущин. Ах, кабы женщины были — буйволицы!

Аглая. А мужчины дрались, как буйволы! Вот мечта!

Пущин (со странной серьезностью). Нужна и ненависть! В грозе — озон.

Аглая. Убийство?

Пущин. Можно и убийство. Молния разит! (Подходит к ней ближе, берет ее жестко за руку. Очень тихо, как бы ей одной.) Жизнь — волк! Жизнь — буйвол! Жизнь — молния! Жизнь — болото! Аглая, нужны силы, чтобы победить! Нужна легкость, чтобы не затянуло… на дно…

Аглая (отрывается от него. Отворачивается. Торопливо, неровным голосам). Совсем глупости, совсем не то! Не это жизнь! Не это люди. Ах, знаете, вот что правда: если у кого много, очень много — тот хочет отдать все.

Плачет, отвернувшись, спрятав лицо в руки и всхлипывая по-детски.

Пущин (злой, идет к двери). Ну, ну, кроме урывания или жертвы, святая Аглая, есть у нас и другие дела. Преинтересная операция! А вас, ассистент, не зову: вам дамские дела. Здесь вот сколько сундучищ.

Выходит, поклонившись.

Аглая (подходит к шкафу, открывает его). Здесь есть место для платьев и для белья. (Указывает рукою через комнату.) Вот там еще есть ящики. (Весело.) Ну, Анна, давай раскладывать… (Подходит к ней близко, заглядывая ей прямо в глаза. Близко и тепло.) Анна, милая, ты не сердишься на него?

Анна. Нет, как можно? Он такой несчастный.

Аглая. Несчастный?

Анна (нагибаясь над корзиной и открывая ее). Разве ты не видишь, какие у него глаза, печальные, без дна под их блеском. Он когда-то отчаялся в жизни и с тех пор все видит тем отчаяньем. Он слеп и слишком зряч зараз.

Аглая (принимая платье из корзины и вешая в шкаф, тихо). А ты, Анна, ты не отчаялась?

Анна (продолжает раскладку корзины. Аглая несет мелочи к уборному столу). Я думаю: или я родилась отчаявшеюся, или — не могу отчаяться. Впрочем, ничего не знаю: ни понять, ни вести себя не умею. (Выпрямляется. С широким испуганным взглядом.) Что-то меня толкает — и иду. Не хочу идти — и иду. Это ужасно: я не своя… я никто.

Аглая (нагнувшаяся над ящиком уборного стола, выпрямляется, выхватывает из букета пучок огненно-красных роз, бежит к Анне. Звенящим голосом). Ты? Ты — жизнь! Вот тебе розы. Погоди, я прикреплю их к твоим волосам. Это будет опять, как тогда, когда ты была невестою брата. (Приколов розы, идет в спальню. Берет горсть маков.) Но у тебя были и маки… мне все путаются в памяти розы и маки на тебе…

Хочет приколоть маки к черному платью Анны.

Анна (как во сне, отталкивая ее руку. Тихо). Нет, нет, маки тебе…

Аглая (шутливо). Все цветы твои. Я здесь у тебя!

Обводит рукой вокруг.

Анна (не слыша, все как во сне, подымает руки к голове Аглаи, пытаясь прикрепить в ее темных волосах маки).

Аглая (смеется, не противясь). Помнишь картину — птица приносит маки умирающей Беатриче!{127}

Анна (резко вырывает цветы из волос Аглаи и бросает их на пол. Еще как бы полусознательно). Я не хочу… не могу.

Аглая (с упреком). Анна, ты так суеверна?

Анна (как бы проснувшись. Коротко). А ты?

Аглая (как бы внезапно сообразив, страстно). Но я тебе их предложила. Ты видишь, ты видишь ведь, что я не думала об этом. Не знаю, почему вспомнилось, пока ты мне их прикалывала. (Подымает маки. Прикрепляет себе к груди. Идет к корзине и выкладывает вещи. Серьезно.) Я, Анна, совсем не суеверна. Но, конечно, что мы знаем? Ведь наивысшее Чудо есть именно отсутствие чудес. Чудо слепое — не верит в чудеса. (Смеется тихо, почти печально.) Правда?

Анна (стоя праздная возле нее. Рассеянно). Да… да… Аглая, сними маки.

Аглая (смеясь теперь весело детским смехом). Нет! Я их заслужила. Я их давала тебе.

Обе работают молча долго над раскладкой корзины.

Анна (между делом). Аглая, где твои дети?

Аглая (живо). Они в лесу. Подожди. Оглядись. Они вернутся из лесу к обеду.

Анна. Какая ты добрая! Не бойся! Расскажи об них. Я должна знать.

Аглая (тихо). Старший — моряк. Пока, конечно, по картам и книгам… (Смеется.) Ему нужны смены, смены, чтобы все проплывало, проплывало… Понимаешь, он хочет все иметь в том вечном проплывающем. Это не мои слова. Это Алексей его так определяет. Я, конечно, с ним согласна, и еще я радуюсь: в такую мужественную страсть переродились в нем тяжелые метания его отца!