Лучше умереть! - Ксавье Монтепен

— Подобные совпадения нередко случаются. Значит, вас устроит портрет таких размеров?

— Да, пожалуйста! И когда мы начнем?

— Послезавтра, если пожелаете…

— Договорились; я приду в два часа дня. А теперь убегаю… я и так уже помешала вам работать.

— Ничего подобного!… Останьтесь еще хоть на пару минут, поболтаем немножко…

— С удовольствием!

— Вам нравится в Париже?

— Здесь совсем неплохо, но я представляла себе этот великолепный город более веселым… оживленным…

— И вы жалеете, что уехали из Америки?

— Не то чтобы жалею; просто иногда скучаю по ее необъятному небу, роскошной природе…

— Хотя вы сами, сударыня, родились в Америке, ваш отец, кажется, не американец? — продолжал Этьен свой допрос, ловко замаскированный под светскую беседу.

— Он француз… уроженец Бургундии. Мой дед по материнской линии, Джеймс Мортимер, обнаружив в нем необычайные способности, сделал его своим компаньоном и отдал за него замуж свою дочь.

— Ваш дедушка был знаменитым изобретателем?

— О! Да, сударь. Им с отцом люди обязаны многими замечательными изобретениями; они создали, к примеру, «Тихоню» — это бесшумная швейная машина, а еще — последнюю модель гильошировальной машины.

Этьен вздрогнул.

— Последнюю модель гильошировальной машины… — в задумчивости повторил он.

— Говорят, это просто шедевр техники. Она принесла нам много-много миллионов.

— Господин Арман долго жил в Америке?

— Почти двадцать два года. В Нью-Йорк он приехал, кажется, в 1861 году.

— Да, чтобы составить такое колоссальное состояние, ему, наверное, немало пришлось поработать.

— Дедушка уже тогда был очень богат…

— В Америке стоящий изобретатель, как правило, довольно быстро становится богатым. Вы, может быть, еще вернетесь туда?

— Не думаю.

— Почему?

Мэри почувствовала, что краснеет. И тем не менее сказала:

— Отец не хочет больше уезжать из родной страны, к тому же здесь теперь сосредоточены все его деловые интересы.

— Это так, но все же обстоятельства могут измениться; к примеру, вы соберетесь замуж.

— Что вы! — воскликнула Мэри. — Я никогда не выйду замуж за американца.

— Вам нравятся французы?

— Очень. К тому же по отцу я — француженка.

— Не так давно, когда я имел удовольствие встретиться с вами в доме моего друга Жоржа Дарье, вы высказали одну идею относительно Люсьена Лабру… весьма, надо сказать, похвальную.

Мэри опять почувствовала, что краснеет, и, запинаясь, смущенно пояснила:

— Но ведь это же вполне естественно! По-моему, протянуть руку помощи тому, кто ничего не имеет, — первейший долг тех, у кого все есть…

— А господин Арман, обдумав вашу идею, согласился?

— По-моему, папа уже предложил господину Лабру стать его компаньоном.

— Значит, он решил последовать вашему совету?… В таком случае, его можно только поздравить: Люсьен — незаурядного ума и великий труженик.

— И я очень надеюсь, что в конце концов он согласится принять папино предложение…

Тут Этьен Кастель вдруг понял, что творится в душе несчастной девушки.

— Как, вы уже уходите? — спросил он, увидев, что она поднялась.

— Да, но послезавтра я опять приду…

Проводив госпожу Арман, художник вновь опустился на стул перед картиной, над которой работал перед ее приходом.

— Странное дело, выходит, Люси похожа на Жанну Фортье! — прошептал он. — И ей двадцать два года, а выросла она в приюте…

На следующее утро Овид Соливо прибыл в Жуаньи. Он остановился в гостинице «Аист» и заказал роскошный обед. Воздавая должное как еде, так и напиткам, он обдумывал план дальнейших действий.

«Проблема номер один — отыскать кормилицу, если она еще жива… А это означает, что нужно искать совершенно неизвестную особу, не имея при этом никакой отправной точки, ни малейшей наводки, ни единой зацепки… Вот незадача, я даже фамилии ее не знаю! Впрочем, не имеет значения: в таком городишке все друг друга знают. Хоть и прошло двадцать с лишним лет, все равно какие-нибудь следы дочери Жанны Фортье обязательно отыщутся…»

Будучи бургундцем, Овид знал, что в Бургундии некоторые женщины зарабатывают на жизнь тем, что берут на воспитание восемь-десять совсем маленьких детишек; они не кормят их грудью, а используют для этой цели козье молоко и рожок, поэтому в Париже их прозвали некормя-щими кормилицами. Он попросил дать адрес одной из них, и тут же к ней отправился; она жила на самой окраине.

Госпожа Нуаре оказалась женщиной лет сорока; приняла она гостя не слишком любезно. Желая как-то смягчить ситуацию, Овид сказал:

— Я хотел бы только кое-что у вас узнать.

— И что же вам нужно?

— Вы давно живете в здешних краях?

— Двадцать семь лет… Мне сейчас сорок один. А когда отец с матерью купили этот дом, было четырнадцать; теперь дом мой.

— А давно вы начали брать детишек на воспитание?

— Их еще мать брала. Я ей помогала. А когда мать умерла, сама стала их брать.

— Значит, вы, наверное, знаете всех кормилиц в Жуаньи и окрестностях?

— Конечно! Когда этим карапузам нужно делать прививки, мы, знаете, поневоле встречаемся…

— А приходилось ли вам когда-нибудь слышать о некоей Жанне Фортье?

Госпожа Нуаре задумалась.

— Жанна Фортье… Жанна Фортье… — повторяла она. — А кто она такая?

— Вдова.

— Ну! Вдов у нас тут пруд пруди! Давно это было?

— Двадцать один год назад.

— Боже милосердный! Двадцать один год! Это какую ж память нужно иметь, чтобы через двадцать с лишним лет все помнить! Да у меня тут за двадцать один год сотни три карапузов перебывало. И чтоб я еще имена их родителей помнила!… Если вам ничего, кроме имени, неизвестно, вряд ли я смогу вам чем-то помочь.

— Известно мне и кое-что другое… Вдову Фортье двадцать один год назад судили за тройное преступление: кражу, поджог и убийство.

— Силы небесные! Вот мерзавка! Ее на гильотину отправили?

— Приговорили к пожизненному заключению, а здесь, в Жуаньи, воспитывалась тогда ее дочь, ей было несколько месяцев от роду.

— Постойте-ка, постойте! Эту женщину судили за поджог, кражу и убийство… Да… об этом тогда много разговоров было…

— А не помните ли вы, у кого именно воспитывалась ее дочь?

— Черт побери, да ведь у мамаши Фреми! Мало того, что у нее на руках оказалось дитя такого чудовища, так от нее еще чуть не все клиенты отказались…

— А где она теперь? — оживился Овид.

— На кладбище, бедняга… Померла…

— Вот беда! — расстроенно пробормотал дижонец.

— А вы-то сами, не папаша ли, часом, того ребенка? — спросила кормилица, глянув на Овида с подозрением.

— Нет! Но мне необходимо узнать, жива ли дочь Жанны Фортье. Об этом вам что-нибудь известно?

— Ах! Ну откуда же мне знать? Не помню я вовсе, куда мамаша Фреми девала ту девчонку.

— А у кого бы мне узнать, не подскажете?

— Делов то! Пойдите в мэрию… Когда детей бросают, мы заявляем об этом туда. Мэр распоряжается, чтобы их отправили в приют… такое чуть не каждый день случается.

— И вы в подобных случаях оставляете мэру перечень вещей, по которым можно было бы потом узнать ребенка?

— Да, сударь. Мы все записываем: метки на белье, особые приметы, имена отца и матери, если, конечно, они известны, фамилию и имя кормилицы, дату.

— Значит, если ребенка, о котором идет речь, звали Люси, туда должны были еще вписать имя и фамилию матери, Жанны Фортье, и госпожи Фреми, кормилицы?

— Да, сударь.

— Ну что ж! Благодарю вас и покорнейше прошу принять вот это в качестве компенсации за причиненное беспокойство.

Овид протянул госпоже Нуаре десятифранковую монету; та, сунув деньги в карман, сказала:

— Хоть и не за что, а не откажусь! Всегда к вашим услугам.

Дижонец вышел.

— «Пойдите в мэрию!» — пробормотал он. — Плохо дело! Жанна сбежала… Стоит мне там хоть один вопрос задать, как все сразу решат, что меня она подослала, а значит, мне известно, где ее искать; чего доброго, еще следить за мной начнут… Как же быть? Если бы я тут хоть с кем-то был знаком!…

Задумавшись, Соливо опустил голову и шел, сам не зная, куда. Внезапно он поднял голову, отыскивая взглядом мэрию; найти ее оказалось совсем несложно. Решение было принято. В мэрии он зашел в первую попавшуюся комнату — там сидел в одиночестве какой-то молодой человек, служащий, — и спросил:

— Сударь, не знаете ли вы случайно, кто был мэром Жуаньи в 1861 и 1862 годах?

— Прекрасно знаю, — ответил молодой человек. — Дюшмэн. Брат моего отца. После войны он ушел в отставку.

— А живет он сейчас в Жуаньи?

— Нет, уехал в Дижон, на родину.

— Значит, мы с ним земляки, — заметил Соливо.

— Так вы тоже из Кот д'Ор?

— Да, сударь, и хотел просить вашего дядюшку оказать мне одну услугу: мне необходимо навести справки о некоем весьма деликатном деле, имевшем место не то в 1861, не то в 1862 году.