Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

Наверное, здесь интересно было бы провести параллель между одним из самых заметных и восторженно встреченных романов прошлого года — «Женщины Лазаря» Марины Степновой <![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> утверждают примат семейного уюта и частной жизни над всем остальным, включая талант, призвание, жизнь для других (то есть не для близких, но для кого-то еще). Появление двух романов если с не одинаковым, то со сходным посылом (а я готова напророчить «Тёте Моте» счастливую премиальную судьбу) наверняка означает какие-то подвижки в сознании читающей публики и массовом сознании вообще, и остается только осознать, какие именно. Уже, пожалуй, можно говорить о появлении в России «нового семейного романа» — здесь показательно и благосклонное отношение литературно-критического сообщества: будь роман, скажем, написан в 60 — 70-х, какой-нибудь брюзгливый критик обязательно бы упрекнул автора в апологии мещанства — была такая социальная, спущенная сверху, мода — называть обычную человеческую жизнь мещанством и яростно бороться с ней. o:p/

Героям Кучерской свойственны метания, сомнения, поиски. Каждый своим способом заполняет пустоту внутри себя, образовавшуюся от разных причин, но одинаково мучительную. Так, еще один герой голубевской истории рода — семинарист Илья — вдруг понимает, сколь много в учении Церкви домыслено, допущено, обобщено. «Предания, пусть ложные, пусть неточные, но и они составляли ее суть, были частью ее содержания, мягкими покровами, делавшими пребывание в ней уютным. Теперь же Илья знал, как много продиктовано в церковной жизни, да в той же канонизации святых, одной сиюминутной политической выгодой, не имеющей со Христом, Его жертвой и учением никакой связи». Смятение и разочарование разрешаются осознанием простой истины: вместо того, чтобы копаться в этих огрехах и нестыковках, стоит разобраться в себе, ответить на главный вопрос — готов ли ты не выяснять, но верить? o:p/

Христианские символы и параллели работают и в этой книге Майи Кучерской. Так, в самом начале романа возникает образ Неопалимой Купины: не только горящий куст из Ветхого Завета, но и новозаветный образ Божией Матери.  На «горящий» красными листьями осенний куст указывает Тёплый, сын героини, сердце которого переполнено любовью не только к родителям — к людям вообще.  В финале своеобразной инверсией непорочного зачатия, метафизически упомянутого в начале романа, дано рождение девочки от двух отцов . На свет появляется новая жизнь, новая девочка, новый «кулек с бантом», которому еще предстоит заполнять свою личную пустоту. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>

<![endif]>

<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> Роман впервые опубликован в журнале «Знамя», 2012, № 7 — 8. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> Ср.: «Романтическая любовь проявляется как непосредственная благодаря тому, что она основана на природной необходимости. Опирается на красоту, — частью на красоту чувственную, частью же на ту красоту, которая может быть представлена вместе с чувственной и через ее посредство, однако же не таким образом, что она проявляется посредством размышления, — но так, как если бы она, все время находясь на грани того, чтобы проявиться, просвечивала через свою оболочку. Хотя такая любовь по сути своей и опирается на чувственное начало, она тем не менее является благородной вследствие сознания вечности, каковое она воспринимает в себя; ибо это как раз и отличает всякую любовь от сладострастия: любовь несет на себе отпечаток вечности» (Кьеркегор С. Или — или. Фрагмент их жизни. В 2-х ч. Перевод с датского, вступительная статья, комментарии, примечания Н. Исаевой и  С. Исаева. СПб., Издательство русской христианской гуманитарной академии; «Амфора», 2011, стр. 491). o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> «В институте семьи идет ремонт». Майя Кучерская о новой книге «Тётя Мотя» и не только. < http:// www. pravmir . ru >. o:p/

o:p   /o:p

<![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> См. рецензию Александры Гуськовой. — «Новый мир», 2013, № 3. o:p/

o:p   /o:p

КНИЖНАЯ ПОЛКА ПЕТРА ДЕЙНИЧЕНКО

o:p   /o:p

В этом номере свою десятку книг представляет шеф-редактор журнала «Читаем вместе». o:p/

Петр Гуляр. Забытое королевство. Перевод с английского А. Пономаревой. М., «Астрель: CORPUS», 2012, 398 стр. o:p/

Невероятная история о том, как беглец от русской революции сделался китайским чиновником и отправился нести свет прогресса в совершенное Средневековье. Потомка сибирских чаеторговцев Петра Гуляра, без сомнения, вела судьба. Ему было шестнадцать, когда большевики пришли к власти. Он жил тогда вместе с матерью в Москве, и, видимо, в семье сразу поняли, что к чему. Решение двигаться в Китай было далеко не случайным. Перипетии, которых хватило бы на хорошую эпопею, Гуляр плотно упаковывает в одну главу: здесь и бегство из России, и приобщение к даосской мудрости, и работа в американской фирме, и вхождение в чиновничий круг Китая... Но все это подступы к главному, к работе в Лицзяне, ставшем для Гуляра «страной мечты». o:p/

Собственно, именно в Лицзяне Гуляр оказался отчасти случайно. В самом глухом углу дальней провинции Юньнань, среди варваров-инородцев китайские чиновники чувствовали себя неуютно. Основания тому были — суровый высокогорный климат, непривычная пища, дикие горцы, всегда готовые пустить в ход нож... словом, справится бледнолицый простачок с делом — честь ему и хвала, провалится — ну так не он первый, не он последний. «Множество китайцев, служивших в Лицзяне, было заколото ножом или убито иным образом». Задача перед Гуляром стояла совершенно фантастическая — запустить в этом затерянном крае кооперативное движение. Он сам подал идею, что именно в этой плохо контролируемой местности близ границы с Бирмой дело пойдет. Зачем уж это надо было гоминьдановскому правительству в годы войны с Японией — трудно сказать, но все продвигалось на государственном уровне, а с предприимчивостью у подданных Поднебесной всегда все было на высоте. Тут же завертелся мелкий бизнес, затеявший массовое производство шерстяных изделий. o:p/

Оказавшись в Лицзяне, Гуляр почувствовал себя инопланетянином. Привычный мир исчез — нужно было вести себя в соответствии с нормами и обычаями тысячелетней давности, напоминавшими скорее Европу времен Высокого Средневековья. А первым делом ему пришлось взяться за изгнание злых духов: так уж получилось, что в доме, который ему предоставили, прежние жильцы умерли плохой смертью... Довелось ему быть и аптекарем, и врачом, и, разумеется, о кооперативном движении не забывать. o:p/

Как ни странно, Гуляр смог наладить отношения с представителями почти всех народов, населяющих этот край — от благородных ицзя, напоминающих манерами европейских феодалов, и дружелюбных наси, у которых реальная экономическая власть принадлежала женщинам, до загадочных боа. Возможно, помогло как раз то, что Гуляр был чужим для всех и легко овладевал языками местных племен. Привычные стереотипы не сработали — и его очень скоро признали за своего — за лицзянца. Он сиживал в винных лавках госпожи Ли и госпожи Ян, захаживал в бар госпожи Хо, слушал местные сплетни, лечил и разбойников, и аристократов... До тех пор, пока не пришла революционная армия председателя Мао. По счастью, Гуляр смог через Бирму перебраться в Сингапур, где в середине 1950-х и вышли в свет его записки, в которых нет ни снисходительного презрения к не знающим благ цивилизации горцам, ни восторга перед «благородными дикарями», часто свойственного антропологии прежних времен. o:p/

o:p   /o:p

Семен Экштут. Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи великих реформ до Серебряного века. М., «Молодая гвардия», 2012, 428 стр. («Живая история. Повседневная жизнь человечества») o:p/

Как в России завелась интеллигенция, так с тех пор и подрывает основы, портит духовные скрепы. И в Империи, и при Советах, и после. И даже полезный европейский интеллектуал, этакий Штольц, на отечественную почву пересаженный, уже во втором поколении порождает русского прогрессивного интеллигента, взыскующего идеала. «Трагическая безысходность российской действительности заключалась в том, что у русской интеллигенции отсутствие основ профессиональной этики и элементарное несоблюдение своих должностных обязанностей выступали в превращенной форме все ускользающего идеала и смысла жизни», — так формулирует эту печальную закономерность философ, историк и социолог Семен Экштут, сам, по несчастью, интеллигент. И ведь не передергивает — разве что кое о чем умалчивает. Книга в немалой степени построена на цитатах из русской классики, мемуаров, дневников — русская интеллигенция сама все о себе рассказала и все диагнозы расставила. В числе главных источников — воспоминания военного министра в правительстве Александра II Д. А. Милютина, записки Афанасия Фета, произведения и письма Тургенева, Толстого, Чехова, Гончарова, Боборыкина...  Настоящий путеводитель по русской классике, в котором странным образом отсутствует Достоевский. Впрочем, не нашлось в книге должного места и революционному брожению, прогрессистам-технократам (даже Гарина-Михайловского автор почти не упоминает), славянофилам, а также необъятной купеческо-мещанской «образованщине» — всевозможным механикам, бухгалтерам, телеграфистам, конторщикам, фельдшерам, верстальщикам, — из которой выходили уже новые поколения интеллигенции. Это книгу несколько обедняет, интеллигенция у Экштута является словно чертик из коробочки — уже со всеми своими надеждами, устремлениями и комплексами, главный из которых, безусловно чувство вины перед неким умозрительным Народом, сводившееся зачастую к незамысловатой формуле: быть богатым и счастливым плохо, потому что народ страдает. Народ следовало освобождать, просвещать, наставлять и ни в коем разе не эксплуатировать. Реальная экономика, полагает Экштут, как правило, оставалась за пределами интересов русской интеллигенции, больше того, на тех, кто осмеливался заниматься делом, образованная часть общества смотрела в лучшем случае как на эксцентриков. o:p/