За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

— Уланчик, Уланчик, нагнись. Нагнись же, мне не достать…

Медведь понял, неловко сел, задрал голову, возможно, так ему было чуточку легче. Усманов, засучив рукава, ухватил зверя за нижнюю челюсть, и тотчас раздался отчаянный женский крик:

— Не надо! Не надо!

— Надо! — Разжав медведю челюсти, Усманов всматривался зверю в пасть. — Отойдите все от клетки! Не мешайте работать!

Он долго не мог найти причину внезапно вспыхнувшей острой боли и все же наконец заметил торчащее вороненое жало. Но рыболовный крючок не так-то просто извлечь, он вонзается глубоко и удерживается с помощью специального ответвления, своеобразного стопора. Что же делать? Страстный рыболов Усманов знал, как трудно иногда снять с крючка пойманную рыбу. Что делать? Дергать или тянуть потихоньку?

Усманов дернул…

Выйдя из клетки, он вытер обильный пот и устало прислонился к стволу кряжистого шелковичного дерева. Позади тихонько рюхал и терся о решетку медведь, вдали галдели испуганные посетители выставки, не решаясь подойти ближе. Усманов постоял, бессильно уронив руки, затем, нашарив в кармане таблетку нитроглицерина, привычно смахнул ее с мозолистой ладони в рот, ссутулился и, волоча ноги, побрел к своему «Москвичу».

А местное хулиганье жаждало новых зрелищ, и вновь пошли в ход рыболовные снасти. На сей раз подонки применили прочнейшие щучьи и сомовьи крючки. В Сырдарье сомы в сотню килограммов не редкость, их ловят на толстые стальные крючья-тройники…

Сколько раз вытаскивал Усманов эти орудия пытки из щек, нёба, языка несчастного страдальца-медведя! И словно понимающий, что хозяин старается ему помочь, зверь не только не рычал, не проявлял малейшей враждебности, но даже и не шевелился, только лишь тихо постанывал, он верил вырастившему его человеку, верил и доверял и потому покорно переносил тяжелейшие муки. А человек очень рисковал, рисковал жизнью, безусловно, рисковал: страшные челюсти, мощные, способные уложить на месте быка лапы — все эти атрибуты своей власти зверь мог пустить в ход в любую минуту. — Весь могучий арсенал средств мог быть использован разом или по отдельности, а результат был бы лишь один… По словам очевидцев, настолько страшно было наблюдать за ходом этих операций, что люди не выдерживали и уходили, а женщины рыдали, умоляя Усманова не входить в клетку.

Но Усманов, невзирая на мольбы и увещевания, все же входил, входил столько раз, сколько требовалось для того, чтобы оказать бедняге Улану первую помощь. И что это была за помощь — примитивная, варварская: с некоторых пор Эксонджон, не имея возможности каким-либо образом прекратить акции негодяев, начал носить в кармане обыкновенные пассатижи, именно этот инструмент использовался при извлечении очередных рыболовных крючьев, которые «шутники» раз за разом всаживали, используя подбрасываемые лакомства доверчивому медведю. Усманов входил в клетку, и катающийся по полу от неимоверной боли Улан не только не набрасывался на Усманова, но и сразу же ложился на пол, покорно предоставляя человеку орудовать у него в пасти железными щипцами, он словно сознавал, что человек старается как-то ему помочь, облегчить его страдания, причиненные другими людьми.

И так продолжалось все лето, до конца августа, когда чаша терпения местных властей наконец переполнилась и милиция поймала отъявленных мерзавцев. Мучения Улана прекратились. Улан поправился, окреп, шерсть к зиме отросла гуще, отливала в скупых солнечных лучах бронзой. По-прежнему медведь привлекал всеобщее внимание, вызывая удивление и восхищение своим внушительным видом. Но это был уже не тот тихий и мирный Уланчик, так любивший играть с детьми, — жестокие страдания, выпавшие на его долю, не прошли бесследно, они оставили черный осадок в медвежьем сердце. Внешне Улан остался таким же, каким и был, неповоротливым, медлительным увальнем, однако глубоко посаженные маленькие глазки зверя смотрели на людей угрюмо и все чаще и чаще загорались холодным огнем.

А возле клетки по-прежнему клубилась толпа, с утра и до вечера здесь грудились посетители, множество ребятишек разглядывали медведя, окликали его по имени; зверь равнодушно дремал. Впрочем, так только казалось, и, когда какой-то малыш протянул Улану конфету, мгновенно наступила развязка — ручонка осталась на полу, в судорожно сжатом замурзанном кулачке торчала злополучная конфета…

Рука дающего!

По городу вихрем пронеслась буря: убить медведя! Уничтожить!

Не стану рассказывать, как трудно было Усманову погасить разбушевавшиеся страсти, только убийства он не допустил. Да и виноват ли Улан?

Путешествуя по Таджикистану, я не раз слышал от разных людей рассказы о человеке, который держит у себя дома всевозможных животных. Утверждали также, что человек этот умеет разговаривать с животными, знает их язык, а они его понимают и любят. Эти рассказы я слышал в столице республики Душанбе, нечто подобное мне поведали в Кулябе, Гарме и других городах и селениях Таджикистана, в частности в высокогорном кишлаке Вешаб, расположенном в нескольких десятках километров от города Айни. Постепенно выяснилось, что интересующий меня человек живет в Ходженте. Там мне и удалось его разыскать.

Многие из тех, кто рассказывал мне об Усманове, подчеркивали, что он обладает некими особыми качествами — даром внушения, умением гипнотизировать животных, влиять на их поведение. Все эти черты придавали таинственному незнакомцу особое очарование и вызывали жгучее желание поскорее с ним встретиться.

Я гостил у Эксонджона Усманова неделю. Все это время он рассказывал о своих питомцах и очень скудно и нехотя о себе. Потом мы поехали на Чумчук-Арал, и я своими глазами увидел, какое радостное смятение и переполох вызвал своим появлением у обитателей постоянной зоовыставки Усманов.

Я, конечно, спросил Эксонджона, владеет ли он тайнами гипноза, Усманов усмехнулся:

— В молодости нечто подобное действительно было. Человек выполнял то, что я ему мысленно приказывал. Приказания были несложными — подойти к столу, подвинуть стул, поднять с пола упавший гвоздь и так далее. Узнав о моих способностях, друзья попросили меня пошутить над одним нашим общим приятелем. От меня потребовали внушить этому человеку, будто он находится на берегу реки, на пляже. «Пускай разденется и пройдет по улице нашего кишлака в чем мать родила». Мне это сделать было нетрудно, но стало жалко «подопытного»: что скажут его жена и дети, если глава семейства будет выставлен на всеобщее осмеяние? И я свою задачу упростил — оставил испытуемому трусы и майку. Затея удалась, но, видя растерянность разыгранного товарища, я поклялся никогда не пользоваться этими своими способностями и применяю их только по отношению к животным. Возможно, мне удается иной раз что-то им внушать, именно поэтому они меня понимают и слушаются. А быть может, во мне давно, как говорится, перегорело и никакой я не гипнотизер, не экстрасенс, просто занимаюсь всю жизнь животными, вот