Отдай туфлю, Золушка! (СИ) - Анастасия Разумовская

есть, я думала, что это всё — сказки. А, выходит, правда. И правда то, что мой папа, мой настоящий папа, из Эрталии? А Белоснежка — его двоюродная сестра? Или какая там… Троюродная?

— Верно.

— Но тогда… Сколько сейчас лет королеве Белоснежке? Она мне показалась очень юной.

— Вы ровесницы.

— Как это может быть? Когда мама была в Эрталии, Белоснежка была подростком, а мне… мне было два года!

— Поговорим завтра.

Я схватила его за рукав, буквально вцепившись:

— Нет. Сегодня. Сейчас.

Фаэрт задумался. Поколебавшись с минуту, кивнул:

— Хорошо. Идём в мой кабинет. Я покажу тебе, как работают миры и время.

Ничего себе предложение! Вся усталость разом с меня слетела. Я вскочила.

— Миры? Их много? А я могу путешествовать по ним? Ну, не в Первомир, но… в другие?

— Да, сможешь. Если, конечно, я разрешу.

Мы шагнули в чёрный прямоугольник зеркала, и оказались в уже знакомом мне кабинете. Фаэрт подошёл к столу. Коснулся пальцем странных спиралей, проходящих сквозь друг друга, которые я видела ещё в первый раз. Они тихо зазвенели под его рукой.

— Миров неисчислимое количество, — начал Фаэрт. — Они влияют друг на друга и проходят сквозь друг друга. Это сложно объяснить так, как оно есть. Если хочешь, можешь считать Эрталию, Родопсию и Монфорию порождением человеческого разума обитателей Первомира. И другие миры, в основном, тоже. Это не будет истиной, но будет близко к ней. Однако с тем же правом можно сказать и то, что сказки, легенды, фантазии людей Первомира это плоды влияния других миров.

Профессор универа, ни дать, ни взять. Я нахмурилась:

— То есть, Эрталия — всё же выдумка? Ставшая явью? Потому что её придумали братья Гримм?

— Не совсем, — Фаэрт поморщился.

— Не совсем, но я близка к истине? То есть, если я в детстве сочинила сказку про Кандрату, королеву синих шнурков, то где-то образовался мир Вонючих Носков и город Рваных Колготок?

Он покосился на меня:

— Странные фантазии для девочки… Нет. Не значит. Не всякая фантазия влияет на иные миры. Для этого она должна ожить. И, согласно сорок восьмому закону термодинамики, ожив, она отразится в среднем на пяти-шести уже существующих миров. Вселенная похожа на зал со множеством различных зеркал, которые отражают друг друга.

— А Первомир?

— Тоже зеркало. И тоже отражает отражения других зеркал, иногда перехватывая то, что изначально послало само, но через миллионы отражений оно может выглядеть совсем иначе.

— Поняла. А время? Мама рассказывала, что пока она была в Эрталии, у нас время не двигалось, а если так, то… То наоборот же! Белоснежка должна была прожить счастливую жизнь до глубокой старости и умереть, а мне бы и пяти лет не исполнилось!

— Время не столь прямо пропорционально, как принято считать, — Фаэрт устало присел на край стола. Он выглядел каким-то почти измученным и бледным. — Им можно управлять, его можно ускорять и замедлять. Так же, как и пространство. Каждый поворот времени вспять добавляет зеркал миров во вселенную.

— Тогда верните меня в тот день, когда я поехала в Выборг! И я просто никуда не поеду. А вам достанется ароматная тыква. Тоже неплохо.

Чертополох провёл рукой по лицу и мрачно взглянул на меня:

— Нет. Время Первомира изменить невозможно. Только в отражениях. Смотри, — он коснулся рукой шпингалета, перекрывающего модель, — это Первомир. Через него протягивается спираль остальных миров. Первомир в каждой секунде бывает лишь однажды.

— Не понимаю…

— В нём нет времени. В Первомире есть только миг: здесь и сейчас. Нет ни будущего, ни прошлого, только настоящее. Время в остальных мирах можно вращать, можно ускорять и замедлять, но тогда точки пересечения с Первомиром меняются.

Я сжала виски. Зачем так сложно-то⁈

— Хорошо, а тогда можно вернуть меня в день пробуждения в Эрталии? Я не стала бы запускать сказку и…

— Можно, — Фаэрт усмехнулся. Его кривая усмешка мне не понравилась.

— Я могу это сделать?

— Нет. Только хранитель времени.

Он выразительно помолчал, и я задала естественный вопрос:

— И какой ценой?

— Вот этой, — он коснулся изуродованной щеки. — Нарушать законы времени запрещено.

— Кем?

— А кем запрещено нарушать законы гравитации? Или законы сохранения массы? Нарушение любых законов всегда приводит к определённым последствиям.

Мы помолчали. Я попыталась вместить в себя всё услышанное. Вмещалось с трудом.

— Мама рассказывала, что фея Карабос уже помогала Золушке… Но Синди…

— Спираль, Аня. Это почти круг, но спираль. В трёхкоролевствии может быть тысячи Золушек. И тысячи Белоснежек. Сюжеты повторяются, разнясь лишь нюансами. Люди разные, их жизнь — разная. Сюжет — неизменен.

— А Кара это Карабос?

— Да.

— Другая, не та, которая помогала маме?

— Та же. Герои сказок меняются, но феи… Они вечны. Их невозможно убить, и невозможно лишить магии.

— А как же сожжение на костре?

Чертополох хмыкнул:

— Все сделали вид, что помогло.

— И ты… бессмертен? Как Кощей?

— Да.

Я вздрогнула. Поёжилась. Стало зябко.

— Аня, ты можешь уехать из Вечного замка с Гильомом. Ты можешь остаться со мной. Я даю тебе возможность выбора.

— Ха. С чего такая милость?

— Мне нужен ученик, — Фаэрт встал и подошёл к окну. — Возможно, я смогу тебя обучить чему-то толковому.

— С чего вдруг такие перемены?

Но колдун вдруг нахмурился и резко вытянул руку по направлению к городу.

— Что за… — пробормотал зло.

Обернулся ко мне. В его лице уже не было ни тени прежней усталости. Гнев. Удивление. Досада.

— Оставайся здесь, — бросил Чертополох. — Я скоро вернусь.

И шагнул в зеркало. А я опустилась в кресло и уставилась на макет спиральной вселенной.

Глава 29

Зеркальный коридор

Марион поднялся с колена, на которое приземлился в прыжке, огляделся. Отовсюду на него смотрел он сам.

— Проклятье, — прошептал принц, — я в зеркале.

— … лятье… лятье… лятье… — отозвалось стеклянное эхо.

— … кале… кале… кале… — ответило другое стеклянное эхо.

Надо было выбираться как-то из зеркального лабиринта. Принц не знал как, и вообще есть ли выход, но лучше сдохнуть, борясь за жизнь и свободу, чем умирать долго-долго и покорно.

— Здесь нет смерти, — напомнил он сам себе и двинулся вперёд.

Вечность. Не-жизнь.

Он шёл, продираясь через дробящиеся отражения, каждое из которых отражало его, искажая в световых преломлениях. Вот — высокий и тощий Марион, а вот — низкий, толстый, а вот… Марион-ребёнок, забившийся в угол и зажавший уши. Три поджарых гончих рвутся с поводков, рыча и лая, словно он — добыча, загнанный кролик.

А вот там Маргарита, любовница его отца, бьёт мальчика розгой по пальцам и шипит: «Ты — никчёмный, такой же, как