Дневники св. Николая Японского. Том ΙV - Николай Японский

24 января/5 февраля 1900. Понедельник

2/14 февраля 1900. Среда. Сретение.

Все это время, чтобы дать горлу чрез неговорение оправиться, перевода не было. Но так как работать я мог, то воспользовался сим временем, чтобы написать отчеты и донесения в Святейший Синод и в Совет Миссионерского общества за 1899 год. Сегодня этот труд совсем кончен — пакеты приготовлены к отсылке на почту.

Особенно замечательного ничего в это время не случилось.

Умер Павел Кикуци, сендаец, когда–то учившийся у меня русскому языку в Хакодате, потом отдавший сына своего восемнадцатилетнего в Семинарию здесь, на Суругадае (к сожалению, сей юноша помер в то время, когда я был в России, в 1880 году), доктор–шарлатан, но человек действенности удивительной; непременно всегда что–нибудь предпринимал, и небезуспешно: изобрел какой–то состав глины для горна, в котором расплавляются металлы, — такой, что его горны были несгораемей английских; в последнее время эксплуатировавший Огасаварадзима производством сахарного тростника и умерший ныне первым богачом и плантатором сих островов. Но и человек нравственности ненадежной: хотел обмануть меня на двести ен в то время, когда я искал места для церковной покупки (1873 год). Ныне замышлял отправиться в Китай водворять там что–то очень полезное для Китая, как болтал в последнее свидание со мною, до крайности утомительное. Царство ему небесное!

С визитом был бишоп Шершевский. К сожалению, речь его совсем неудобопонятна, десятую часть разве можно понять, а рад был погуторить и все время щебетал, но о чем, Бог весть! Хотел спросить у него советов касательно перевода некоторых терминов, например, «беззаконие — фухоо», почему нигде в китайских переводах не значится так — «фухоо», а переводится какими–нибудь другими знаками? Много он говорил о сем — понял я только, что «фухоо» будет очень слабо: «lawlessness» — «это не выражает библейского понятия». Пожалуй, что правда.

Был также с визитом новопоставленный американский бишоп для Кёото Partridge (куропатка); привозил даже с собой из Китая выписанного к его посвящению, но опоздавшего китайского ихнего епископального священника. Бишоп был в фиолетовом платье с золотым крестом на шее. «Что сей крест значит?» — спросил я. — Презент ему китайских его христиан.

Что ж, ладно и в этом случае заявление почтения ко кресту вывешиванием его на шее.

Бишоп, здравствуясь, тщился поцеловать мне руку, которую, однако, я отнял, чтобы не быть в обязанности поцеловать и его, чего он, вероятно, ожидал, но на что я не могу согласиться, не считая его законным епископом.

Потом он одушевленно и без перерыву щебетал минут двадцать о том, что он соединит «эти две великие Церкви — Китайскую и Японскую — воедино» (дай Бог нашему теляти волка поймати!), что для посвящения его нужны были три именно «американские» епископа, поэтому–то шанхайский был вызван сюда, что перемещения его в Японию в качестве епископа единодушно желали все епископы на митинге в Нью—Йорке (это на возражение мое, почему он, так отлично говоря по–китайски, оставил Китай? А он говорит, действительно, прекрасно, как видно было из его перевода священнику всей нашей речи).

Попросил он потом позволения осмотреть наш Собор. Я повел его и показал ему даже алтарь, где он преклонил колена пред престолом. Жизнерадостностию и одушевлением так и брызжет от него! Хотелось бы такого иметь православным помощником себе.

3/15 февраля 1900. Четверг.

Вчера ночью, в двенадцатом часу, подали телеграмму от Полянского, консула в Кобе: «Игумен Вениамин уехал с поездом в десять вечера, приедет в Токио завтра в шесть пополудни». Добро пожаловать! Последний неудачник, о. Сергий Страгородский, уехал в прошлом году на Сретенье; на Сретенье же в нынешнем является смена ему. Я так в душе и чаял. Не есть ли это исполнение чаяния добрый признак для нового миссионера? Дай–то Бог!

Часов в восемь вечера о. Вениамин прибыл в Миссию. Моисей Кавамура ездил встретить его на вокзале и привез.

4/16 февраля 1900. Пятница.

Петр Танака и Павел Тода из Вада, близ Немуро, прислали жалобу на о. Игнатия Като, что он «не похоронил язычника», умершего в христианском доме Вада, — «есть–де и другие старики здесь в христианских домах, не желающие креститься, — умрут, с ними, пожалуй, о. Игнатий поступит так же! На это ропщут здесь». — Отвечено, что о. Игнатий поступил правильно: для язычников церковного отпевания нет, а пусть они озаботятся вперед не иметь язычников в христианских домах, пусть убеждают их сделаться христианами. — Жалуются еще они на о. Игнатия, что он совсем не бывает в Вада (хотя оно всего два ри от Немуро) и не заботится о христианах здесь. Эта их жалоба правильна — так и отвечено на это, а о. Игнатию послан выговор за то и наказ бывать в Вада и заботиться о Церкви здесь.

Павел Ниицума (бывший иеромонах) зовет о. Феодора Мидзуно в свою деревню, — «есть–де приготовленные к крещению». Впервой от него такая речь после его расстрижения. Пусть о. Феодор побудет там и посмотрит, действительно ли он приготовил кого.

5/17 февраля 1900. Суббота.

Жена катихизатора Авраама Яги шлет прошение, под которым, кроме нее, подписался и отец ее, просит развести ее с мужем — «больна- де, не могу исполнять супружеской обязанности». Отвечено: «По причине болезни развод возможен только тогда, когда болезнь есть не что иное, как уродство: неспособность быть женой и матерью физическая, точно исследованная и правильно засвидетельствованная компетентными врачами. Тогда эта сторона, увольняясь от супружества, лишается навсегда права вступить в новый брак, а противная сторона с разводом получает право на вступление в оный. Но ее дело совсем не такое; она просто больна какою–то женскою болезнию, временно лишающею ее супружеского сожития. Пусть и не имеет оного пока выздоровеет; разводиться же нет причины — тем более, что муж ее, как по всему видно, очень любит ее и никак не желает разойтись с нею». Письмо жены Яги прислано в письме о. Бориса, который упоминает, что убеждал ее жить с мужем, но не слушается она, и просит о. Борис как–нибудь подействовать на нее в смысле примирения с мужем.

6/18 февраля 1900. Воскресенье.

О. Вениамин в первый раз участвовал в служении Литургии.

С двух часов мы с ним поехали в Посольство — представить его посланнику, который, равно как и жена его, приняли нас весьма любезно. Зашедши потом к секретарю Андрееву и драгоману Вильму, мы отправились в Коодзимаци к о. Павлу Савабе. Старик дал очень дельные наставления о. Вениамину касательно постоянства и терпения: «Все миссионеры до сих пор только и делали, что приезжали и уезжали — не понравится что–нибудь здесь — и уезжают. Из этого мы видим, что русские миссионеры выдержки не имеют. И это очень нас печалит. Вот и сегодня, после богослужения, остались здесь некоторые христиане и рассуждали: „Приехал новый миссионер; каков бы он ни был, хоть бы и не совсем хорош, только пусть бы не уезжал. Епископ уже стар — недолго ему до смерти; что ж будет, коли после него не останется ни одного русского руководителя Церкви? Не будет ли Церковь в опасности потерять православие?..” Поэтому–то всех печалит, что миссионеры так непостоянны и нетерпеливы. Приедут они и хотят, чтобы все было по их вкусу, все нравилось бы им, ни отчего бы они не получали неприятных впечатлений — но где же это бывает? На каком поприще, на какой службе не бывает тяготы, огорчений, каких–либо неприятностей? А в нашем служении еще какое великое утешение; вот я огорчаюсь, что наша Церковь ныне не делает блестящих успехов; в будущем еще больше препятствий предвидится от нехороших отношений России и Японии в политике; но я твердо уверен, что только наша Православная Церковь содержит всю чистую истину Христову, истина же не может не восторжествовать — не ныне, так через пять, через десять поколений Православная Церковь в Японии процветет. И это меня радует и утешает, при всем моем недовольстве настоящим. Не можете ли и Вы подобным образом утешаться при неприятностях и огорчениях, которые непременно встретятся Вам здесь? Огорчения временны, мимолетны, а то, что утешает нас, — Церковь Христова — вечно». И так далее. Целая проповедь миссионеру от японца.