Хищная книга - Мариус Брилл

Фердинанд подпрыгнул, когда она вошла в вагон-ресторан номер 3674.

— Принцесса, — воскликнул он, — сейчас я жду, пока переоденется одна неряшливая продавщица, но я сочту за честь, если вы тем временем посидите рядом со мной.

Миранде захотелось его пнуть. Еще ей хотелось его расцеловать.

— Чем бы вы предпочли смочить ваши уста? — улыбнулся он, указывая на бар. Закинув обнаженные руки ему на шею, Миранда приблизила свои уста к его влажным губам и крепко его поцеловала. Фердинанд отпрянул, очаровательно при этом покраснев.

— Я имел в виду, что ты будешь пить?

— Я знаю, что ты имел в виду, — ответила Миранда. Она приподняла бровь, но удовольствие ей испортил громоподобный голос с гнусавым американским акцентом, принадлежавший крупному мужчине, который стоял у стойки. В своем белом смокинге с бабочкой, колоритный, как салат пяти тысяч островов, он рьяно выполнял священный гражданский долг любого американца в Европе: заглушить своими речами все прочие звуки. Соответственно, священный гражданский долг любого разговаривающего с громогласным американцем европейца состоит в том, чтобы внести в беседу как можно больше иронии. Несмотря на туго затянутый кушак и благородные седины, американец не в силах был охарактеризовать ситуацию лексически сдержанно.

— Даже не говори мне такого, сосун хренов! — орал он так громко, что его могли бы услышать соотечественники за океаном.

Кондуктор глядел на него с учтивым сожалением:

— Боюсь, сэр, не в моей власти что-либо исправить.

— Я же сказал тебе не говорить. Проклятая страна! Вы застряли в каком-то ледниковом периоде. Я ведь не прошу у тебя, дерьма кусок, ванну, мне нужен всего-навсего гребаный душ.

Полагая, по всей видимости, что подобные выволочки кондуктору нарушают принцип noblesse oblige[21] или хотя бы argent oblige[22], Фердинанд вмешался:

— Этот поезд сконструирован свыше восьмидесяти лет назад, и тогда не было возможности обеспечить такие удобства.

Американец обернулся к Фердинанду:

— Я тебя, пипифакс, спрашивал? Вы меня достали с вашим историческим дерьмом! Почему никто не понимает, что есть элементарные требования гигиены, и одно из них — отмыться от исторического дерьма? Я не собираюсь сидеть на этой куче целых два дня, не мывшись.

— Тогда, пожалуй, вам лучше сойти в Фолкстоне[23].

— Хрена лысого я сойду. Я заплатил две тысячи долларов за билет и надеялся найти здесь элементарные удобства. И не говорите мне, что для них не хватает места. Если бы эти факаные вагоны делали в Америке, сюда бы втиснули душ, который НАСА разработала для наших ракет.

— Осмелюсь заметить, — сказал Фердинанд со всей должной иронией, — эти вагоны построены именно в Америке.

Тесная бабочка напряглась, когда американец сглотнул и был вынужден на мгновенье задуматься.

— Допустим. Но когда? Вот мы не боимся модернизаций. А у вас, хреновых ублюдков, только и есть ваша факаная история, и вы цепляетесь за нее, как за мамкину титьку. У нас в Америке уже есть аэропланы. На поездах давно никто не ездит. И наши поезда идут по нормальному широкому пути, а не по этой поганой узкоколейке. И у нас нормальная металлическая обшивка, а не это злоскрипучее дерево…

Браво, Фердинанд сумел возразить достаточно громко, чтобы его перебить.

— Если вы так настроены, сэр, — отчеканил он, — чего ради вы вообще взяли билет на «Восточный экспресс»?

Американец повернулся в сторону женщины у стойки, приканчивающей уже пятый мартини, худой как соломинка и так обработанной пластическими хирургами, что ее лицо казалось выдутым из этой соломинки пузырем. Он пожал плечами:

— Надеялся, что кто-нибудь убьет заодно и мою жену.

Обед был подан и съеден, сопровождаясь лицезрением графства Кент и друг друга. Если и были милые пустячки, которые можно было бы высказать за обедом, их пришлось отложить до лучших времен, так как Фердинанд и Миранда все равно не имели возможности услышать что-либо, кроме многодецибельного, ушераздирающего потока инвектив по всякому поводу и без повода, включая солнце, которого в проклятом Старом Свете так мало.

Таким образом, любая мысль и сомнение, которые могли бы появиться у Миранды, тонули в шуме, еще не родившись. Только после того как экспресс домчался до Фолкстона и въехал на гигантский, явно не старинный катамаран «Си кэт», а Миранда увидела бескрайние просторы свинцово-серых вод, окружающих ее родной остров, у нее забрезжило первое воспоминание о колючем «реальном мире». Мерсия. Мерсия, наверное, с ума сходит из-за того, что Миранда не вернулась, может быть, тревожится — а вдруг ее выкрал и увез в неизвестном направлении торговец живым товаром? Когда ей в голову пришла еще одна мысль, Миранда озабоченно взглянула на Фердинанда и воскликнула:

— Боже мой! Калибан! Кто же будет кормить Калибана?

Миранда представила себе, как он от голода лезет по прутьям клетки и в конце концов падает от истощения, его острые коготки беспомощно царапают воздух и замирают навеки.

— Не знаешь, здесь есть телефон? — спросила она Фердинанда.

Ультра никак не мог позволить ей бесконтрольно разговаривать с кем бы то ни было. Порывшись в кармане пиджака, он протянул ей свой мобильный телефон. Сквозь шум морских волн Миранда услышала Сашу Роуланд, неофициальную секретаршу Второго этажа, чей демонстрационный подиум «Безопасные роликовые коньки» находился рядом с таксофоном, и попросила позвать Мерсию.

— Миванда, — откликнулась Саша, — где ты? О’Шейник тебя обышкавшя.

— Я на корабле в открытом море. Не могла бы ты позвать Мерсию? — довольно жестоко не стала вдаваться в подробности Миранда.

— Где на ковабве? — поразилась Саша. — Шейчаш пожову Мершию.

Саша любила демонстрировать не только свои «безопасные роликовые коньки», но и то, что не стыдится своей дикции. Не считала себя ущербной из-за своей щербатости, из-за того, что шепелявила, да еще и с присвистом. В конце концов, на ТВ полно развязных дикторов, у которых проблем с дикцией столько же, сколько с диктантами. Непонятно, правда, так ли уж были эффектны эти «фефекты фикции» и возникавшие с их помощью фигуры речи, ведь многие мужчины при виде фигуры Саши и сами начинали присвистывать еще до того, как она откроет рот.

Вам приятно будет услышать, что вся возможная прибыль от этого каламбура жертвуется на дом призрения престарелых шуток имени Джима Дейвисона. Интернат, где эти заслуженные бородачи смогут испустить свой последний смешок и не омрачать своими напоминаниями искрометный современный юмор.