Времена года - Арпад Тири

он долго смотрит на него, словно видит впервые. Телеки лежит бледный, с закрытыми глазами. Каска сползла на лоб, колени подтянуты почти к самому подбородку.

Петер беспомощно ждет, крутя головой из стороны в сторону. В ушах начинает шуметь, сначала тихо, потом сильнее.

Петер трясет Телеки.

Тот медленно открывает глаза, ничего не соображая. Окружающие предметы кажутся ему круглыми и туманными.

— Бежим, Петер... — чуть слышно шепчет он и снова закрывает глаза.

Темнота. Черная тень, прорезанная красными линиями.

Телеки всегда боялся темноты. Когда он был еще ребенком и шалил, мать не била его, а запирала в темную кладовку. По ночам он открывал жалюзи на окнах, а когда вечерами возвращался домой, то всегда цеплялся взглядом за маленькие светящиеся огоньки.

Он открывает глаза, закрывает, снова открывает. Теперь он видит уже лучше. Различает черты лица Петера, склонившегося над ним, и успокаивается.

Друг здесь, он не убежал от него. Ему сразу стало легко. Они побегут вместе, и никто не догонит их.

Телеки смотрит на Петера.

— Живот... — тихо стонет он, описывая рукой небольшой круг в воздухе.

Много страшных ран приходилось видеть Петеру, но такую он видел впервые. У него тоже могла быть такая же рваная красная рана, если бы он несколько минут назад сделал одно-единственное неверное движение. По спине у Петера пробегают мурашки.

Телеки ловит взгляд Петера.

— Я, наверное, не смогу бежать... Что со мной будет?

Петер смотрит на него и отворачивается. Телеки наверняка умрет.

— Я тоже хочу домой... — стонет раненый.

Петер наклоняется над ним.

Что делать? Ему страшно. Стоит ему взглянуть на Телеки, как его начинает трясти от страха, а горло сжимает судорога. Этого нельзя объяснить. Сказать он ничего не может. И ничего не может сделать. С двадцать пятого марта сорок четвертого года каждое утро он просыпается со страхом и со страхом засыпает. Единственное страстное желание, которое не покидало его с того момента, когда маленький черный поезд отъехал от станции, — живым и невредимым вернуться домой и найти там все таким же, как год назад. По ночам, когда все в землянке спали и храпели или горько вздыхали во сне, накрывшись с головой одеялом, он с силой сжимал в руке письмо Вероники и ждал, терпеливо, по-мужски ждал. А чего ждал?

Бедный Телеки. Жаль его. Дома у него жена и подросток-сын. Петер хорошо понимает, что Телеки хочет вернуться домой, но разве можно надеяться на возвращение с такой большой безобразной раной.

Петер кладет голову на холодную влажную траву и не шевелится. Откуда-то издалека, куда не может заглянуть ни один человек, на своих длинных тонких ногах пришла к нему печаль.

Он плачет.

Телеки наверняка умрет. Они пришли сюда вместе, а теперь их дороги расходятся.

Он мог бы перевязать Телеки, но нет бинта, а индивидуальный пакет остался у блиндажа.

Сказать бы Телеки, что он, Петер, отнесет его к двуглавой церкви или донесет до убежища в скалах, но ведь Петер не сможет поднять его на плечи, сил у него нет. Да и от одной мысли — взвалить на плечи человека с такой большой и отвратительной раной — Петеру становится дурно. Может, сказать Телеки, чтобы он спокойно полежал здесь, пока Петер сбегает к двуглавой церкви и пришлет за ним санитаров с бинтами и носилками.

Он подумал о том, что дома, после возвращения, наденет праздничный костюм и в первый же вечер вместе с Вероникой пойдет навестить жену Телеки. Осторожно подбирая слова, он расскажет его жене о том, что случилось на фронте, возле железнодорожного полотна, в холодный дождливый день по соседству с перевернутыми вверх тормашками железнодорожными вагонами. Он расскажет жене Телеки, каким храбрым был ее муж, как все его любили; о том, что он постоянно носил у себя на груди семейную фотографию, так и умер с ней. Вместе с Вероникой они будут навещать жену Телеки, утешать ее, а сыну Телеки расскажут красивую сказку о герое-отце.

Телеки открывает глаза, что-то говорит, но слов нельзя разобрать, затем он снова закрывает глаза. Так ему, наверное, легче.

Надо бежать! Сейчас как раз подходящий момент. Он даже и не заметит этого.

Петер вскакивает на ноги.

Телеки остается лежать на земле, повернувшись на бок. Петер быстро пробегает несколько метров, несколько десятков метров, не чувствуя расстояния. Ноги тяжелые, словно налились свинцом. Дождь льет как из ведра. Весь мир состоит из скользкой липкой грязи и похож на огромную мокрую тень. Петер не оглядывается. Там Телеки со своей большой кровавой раной... Петер бежит, подгоняемый ужасом.

Над головой снова слышится резкий свист. Петер бросается на землю, уткнувшись лицом прямо в грязь, глядит на двуглавую церквушку и тут же отворачивается. Перед глазами хмурый укоризненный взгляд Телеки.

Что делать? Лечь на спину и покорно дожидаться собственной смерти?

Телеки вовсе не плохой человек. Будь проклята эта война. Правда, бывали случаи, когда Телеки вечером тихонько подкрадывался под окна сельских богачей и шептал, что он согласен пойти к ним на поденщину с уступкой на тридцать филлеров, но ведь и другие так делали: и старый Чутораш, и Балинт, и муж Юлии Ваш. Его толкали на это голод и крошечный клочок каменистой земли.

Не такой плохой уж он человек.

Дома он порой останавливался на краю своего маленького каменистого участка и ждал, пока Петер Киш закончит свою борозду. Потом они вместе садились около лопухов и тяжело вздыхали. Зимой они часто ходили за дровами, и Телеки брал с собой бутылку с виноградной палинкой. Им обоим в один день вручили повестки, а потом холодным мартовским утром, на рассвете, Телеки тихо, стесняясь, словно приглашал Петера в корчму, постучал к нему в окошко.

С тех пор их обоих прижимал к земле страх, но теперь все это не имеет никакого значения, так как Телеки уже нет в живых, не сойдет он вместе с Петером на маленькой железнодорожной станции, не распрощается с ним перед калиткой домика, огороженного забором из рейки.

Дождь льет как из ведра. По спине у Петера пробегают мурашки, он не смеет оглянуться.

«А может, все же вернуться за Телеки?»

Один священник в своей проповеди говорил о том, что тот, кто однажды тонул в реке, боится потом даже высохших колодцев.

Петер Киш сжимает зубы, вскакивает и бежит дальше. Кто-то машет ему из-за скал, но он ничего не видит. Бежит, но на душе у него тревожно. Добежав до мраморной шахты, он падает, запнувшись