Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

своим домом, велит автоматической двери гаража открыться и паркует «мерседес» рядом с кучей старых фаянсовых раковин и унитазов, снятых ремонтниками, но еще не снесенных к соседнему дому в мусорный контейнер ресторана. Пока она заводит Бабулю в дом и звонит Иствуду Хо, чтобы пришел забрал мидии, мы прогуливаемся засвидетельствовать свое быстрое почтение другим улочкам Восемнадцатого века – Ланкастеру, Шекспиру, Темзе, Феллу – и к пристани, от которой как супружеская пара впервые отошли под парусом. Феллз-Пойнту город несколько добавил живописности – новые кирпичные тротуары, газовые фонари, стоянка для машин, для пущего морского антуража украшенная здоровенными железными причальными тумбами, – но его соленая неряшливость осталась нетронутой: у изножья улицы к честным рабочим кнехтам пришвартована флотилия буксиров, там же высится ржавый сухогруз, на его перлинях установлены щитки от крыс. Между греческих баров перемещаются греческие матросы, убивают время до вечера. Битого стекла, собачьих какашек и пьяной блевотины тут достаточно, чтобы все выглядело как настоящее.

Привет, порт, вздохнув, произносит Сьюзен. Фенвик вторит: Привет, порт. Полуприлив прибывает и накатывает, замечаем мы, и с тоскою думаем о «Поки» – как он там тихонько покачивается на рейде вместе с другими пустыми судами. К тому времени, как снимемся с этой стоянки и вновь направим его курсом в море, как все изменится?

Идем назад к Кармен, держась за руки, мало что говоря, чуточку нервничаем от перспективы общения с таким количеством народу после месяцев, когда друг у дружки были почти исключительно мы сами. Ее ресторан, в который мы сперва заглядываем, выглядит прежним и преимущественно пустым: сейчас простой между запоздалыми обедающими и ранней коктейльной публикой. За стойкой бара – цветущий незнакомый мужик возраста и габаритов Фенна: густые черные кучерявые волосы и брови, моржовые усы, белая рубашка и темный шелковый жилет – если б не золотой штифт в мочке одного уха, смахивал бы на типичного бармена рубежа веков. Думитру, спорим мы, улыбаясь. Остальной квартал – унылая линия неотремонтированных сплошных домов, некоторые забиты досками, а витрины заведений тут стремятся к некоему беспутному шарму, но до него недотягивают. Закопченный крашеный кирпич, цемент, вылепленный и подкрашенный в меренгоподобную имитацию камня, деревянные конструкции с облупленной краской, грязное витринное стекло. А вот с ее собственным домом, примыкающим к ресторану, Кармен проделала впечатляющую работу: его кирпичный фасад отпескоструен до румянца; деревянные, железные и латунные детали отреставрированы или заменены; на зарешеченных белых оконных рамах висят черные ставни – такому месту самое место было бы в Джорджтауне или на Бакенном холме.

На крыльце из полированного мрамора латунная табличка дверного звонка сияет гравировкой «К. Б. Секлер». На наш звонок дверь открывает тощая Мириам в сильно заплатанных джинсах и футболке с надписью. Сестры обнимаются, не успевает Фенн прочесть, что там написано.

И это сикось-накось? восклицает Сьюзен. Ничего себе сикось-накось!

Ма не отлипает от «Беттер хоумз энд гарденз», отвечает Мириам и обращает взор огромных робких глаз на своего зятя. Привет, Фенн.

Привет, Мимс. Как всегда после своего дня в Вирджиния-Бич, Мириам в его объятьях каменеет и поцелуй принимает в щеку. Приветственно обняв, Фенн держит ее за плечи и отстраняет на дистанцию чтения.

ВАКУУМНАЯ АСПИРАЦИЯ СОСЕТ

Это из забракованного, поясняет Мириам. Она себе нашла новую работу на полставки – секретарить и сочинять рекламу для местной группы «Право-на-Жизнь». В соответствии с общей пропагандистской тактикой выражать свою позицию в таких понятиях, которые трудно отрицать по номиналу, и облекать ее в диалект и использовать средства распространения тех людей, на которых хочется воздействовать, она разработала множество лозунгов для публики, носящей футболки с надписями, как часть летней кампании организации. Не все у нее приняли с одинаковым восторгом. Но это заработок.

Нам, писателям, нужна толстая шкура, – сочувствует Фенн, выпуская ее из объятий. А ты набрала фунтов, произносит он. За сто уже перевалила?

Девяносто девять и пять. У вас все в порядке, ребята? спрашивает она у Сьюзен, а та заливается краской.

Конечно! А у тебя?

Ага. Заходите. Уже познакомились с Думай-Трюком?

Кажется, мы его видели.

Это был тайный сюрприз Ма. Он для нее чумовой; настоящий жеребец. Похлопает тебя по заднице, Шуш, но это ничего. Он с ума по Ма сходит. Дом – это для него.

Черта с два, скрежещет из гостиной Кармен Б. Секлер. Дом для того, чтобы произвести впечатление на твою бабушку.

Произвел, говорит Бабуля. При виде нас она немедленно расцветает. В ванных можно танцевать, такие большие.

Так и переезжай, Баб, говорит Сьюзен, поцеловав ее. Тогда Ма не придется шлендать в Пайксвилл то и дело, чтоб тебя проведывать, покупать тебе всякое и прочее.

Я знаю, признает Бабуля: она шлендает. А не стоит; я и обойтись могла б. Сьюзен объявляет, что Фенн научил ее думать не только о том, без чего можно обойтись, но и о том, сколько нам всего можно. Этот принцип мы время от времени вспоминаем, хотя на самом деле не то чтоб по нему живем; да и не учил ему ни один из нас другого. Однако в беседе с Бабулей Сьюзен нравится прибавлять к своим замечаниям авторитет Фенвика.

Можно, можно, одобряет Бабуля. Наслаждайтесь, пока молоды.

Вот заходят поздороваться с дядей Фенном и перепоздороваться с тетей Сьюзен большой Си и маленький Эдгар. К хозяйству прибавился крупный бурый восторженный пес венгерского происхождения, Тибор; он вбегает вприпрыжку вместе с мальчиками, скачет вокруг, сбрасывает несколько шерстин на платье Сьюзен, из общества его изгоняют, не успевает он посягнуть на Бабулю[151]. Сьюзен присваивает Эдгара. Си выклянчивает у матери сигаретку и убредает прочь вместе с собакой, его семейный долг исполнен. Мальчик он не противный, Си-то, просто жирный, груборожий и тугодум. Все мы пытаемся, менее и менее успешно по мере того, как Си делается старше и крупнее, не воображать в нем того мясистого садиста, который насильно навалился на тощую Мимс. Это ж не Си виноват! Мы все – несомненно, уже даже Мириам, хоть она такого и не говорила, – сильно жалеем задним числом: лучше б сделала аборт, а если б не вышло, пусть бы случился выкидыш или она б от ребенка отказалась и отдала его на усыновление; бессчастный парнишка ощущает – даже в собственной матери – нашу нехватку легкой теплоты к нему. Его вьетнамский «отчим», вполовину охвата Си, не жесток, но относится к нему, как мог бы относиться к крупному непонятному представителю другого – экзотического – биологического вида. Гас, которого Си обожал, был получше, хотя любое напоминание об изнасиловании