Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Привет, порт, вздохнув, произносит Сьюзен. Фенвик вторит: Привет, порт. Полуприлив прибывает и накатывает, замечаем мы, и с тоскою думаем о «Поки» – как он там тихонько покачивается на рейде вместе с другими пустыми судами. К тому времени, как снимемся с этой стоянки и вновь направим его курсом в море, как все изменится?
Идем назад к Кармен, держась за руки, мало что говоря, чуточку нервничаем от перспективы общения с таким количеством народу после месяцев, когда друг у дружки были почти исключительно мы сами. Ее ресторан, в который мы сперва заглядываем, выглядит прежним и преимущественно пустым: сейчас простой между запоздалыми обедающими и ранней коктейльной публикой. За стойкой бара – цветущий незнакомый мужик возраста и габаритов Фенна: густые черные кучерявые волосы и брови, моржовые усы, белая рубашка и темный шелковый жилет – если б не золотой штифт в мочке одного уха, смахивал бы на типичного бармена рубежа веков. Думитру, спорим мы, улыбаясь. Остальной квартал – унылая линия неотремонтированных сплошных домов, некоторые забиты досками, а витрины заведений тут стремятся к некоему беспутному шарму, но до него недотягивают. Закопченный крашеный кирпич, цемент, вылепленный и подкрашенный в меренгоподобную имитацию камня, деревянные конструкции с облупленной краской, грязное витринное стекло. А вот с ее собственным домом, примыкающим к ресторану, Кармен проделала впечатляющую работу: его кирпичный фасад отпескоструен до румянца; деревянные, железные и латунные детали отреставрированы или заменены; на зарешеченных белых оконных рамах висят черные ставни – такому месту самое место было бы в Джорджтауне или на Бакенном холме.
На крыльце из полированного мрамора латунная табличка дверного звонка сияет гравировкой «К. Б. Секлер». На наш звонок дверь открывает тощая Мириам в сильно заплатанных джинсах и футболке с надписью. Сестры обнимаются, не успевает Фенн прочесть, что там написано.
И это сикось-накось? восклицает Сьюзен. Ничего себе сикось-накось!
Ма не отлипает от «Беттер хоумз энд гарденз», отвечает Мириам и обращает взор огромных робких глаз на своего зятя. Привет, Фенн.
Привет, Мимс. Как всегда после своего дня в Вирджиния-Бич, Мириам в его объятьях каменеет и поцелуй принимает в щеку. Приветственно обняв, Фенн держит ее за плечи и отстраняет на дистанцию чтения.
ВАКУУМНАЯ АСПИРАЦИЯ СОСЕТ
Это из забракованного, поясняет Мириам. Она себе нашла новую работу на полставки – секретарить и сочинять рекламу для местной группы «Право-на-Жизнь». В соответствии с общей пропагандистской тактикой выражать свою позицию в таких понятиях, которые трудно отрицать по номиналу, и облекать ее в диалект и использовать средства распространения тех людей, на которых хочется воздействовать, она разработала множество лозунгов для публики, носящей футболки с надписями, как часть летней кампании организации. Не все у нее приняли с одинаковым восторгом. Но это заработок.
Нам, писателям, нужна толстая шкура, – сочувствует Фенн, выпуская ее из объятий. А ты набрала фунтов, произносит он. За сто уже перевалила?
Девяносто девять и пять. У вас все в порядке, ребята? спрашивает она у Сьюзен, а та заливается краской.
Конечно! А у тебя?
Ага. Заходите. Уже познакомились с Думай-Трюком?
Кажется, мы его видели.
Это был тайный сюрприз Ма. Он для нее чумовой; настоящий жеребец. Похлопает тебя по заднице, Шуш, но это ничего. Он с ума по Ма сходит. Дом – это для него.
Черта с два, скрежещет из гостиной Кармен Б. Секлер. Дом для того, чтобы произвести впечатление на твою бабушку.
Произвел, говорит Бабуля. При виде нас она немедленно расцветает. В ванных можно танцевать, такие большие.
Так и переезжай, Баб, говорит Сьюзен, поцеловав ее. Тогда Ма не придется шлендать в Пайксвилл то и дело, чтоб тебя проведывать, покупать тебе всякое и прочее.
Я знаю, признает Бабуля: она шлендает. А не стоит; я и обойтись могла б. Сьюзен объявляет, что Фенн научил ее думать не только о том, без чего можно обойтись, но и о том, сколько нам всего можно. Этот принцип мы время от времени вспоминаем, хотя на самом деле не то чтоб по нему живем; да и не учил ему ни один из нас другого. Однако в беседе с Бабулей Сьюзен нравится прибавлять к своим замечаниям авторитет Фенвика.
Можно, можно, одобряет Бабуля. Наслаждайтесь, пока молоды.
Вот заходят поздороваться с дядей Фенном и перепоздороваться с тетей Сьюзен большой Си и маленький Эдгар. К хозяйству прибавился крупный бурый восторженный пес венгерского происхождения, Тибор; он вбегает вприпрыжку вместе с мальчиками, скачет вокруг, сбрасывает несколько шерстин на платье Сьюзен, из общества его изгоняют, не успевает он посягнуть на Бабулю[151]. Сьюзен присваивает Эдгара. Си выклянчивает у матери сигаретку и убредает прочь вместе с собакой, его семейный долг исполнен. Мальчик он не противный, Си-то, просто жирный, груборожий и тугодум. Все мы пытаемся, менее и менее успешно по мере того, как Си делается старше и крупнее, не воображать в нем того мясистого садиста, который насильно навалился на тощую Мимс. Это ж не Си виноват! Мы все – несомненно, уже даже Мириам, хоть она такого и не говорила, – сильно жалеем задним числом: лучше б сделала аборт, а если б не вышло, пусть бы случился выкидыш или она б от ребенка отказалась и отдала его на усыновление; бессчастный парнишка ощущает – даже в собственной матери – нашу нехватку легкой теплоты к нему. Его вьетнамский «отчим», вполовину охвата Си, не жесток, но относится к нему, как мог бы относиться к крупному непонятному представителю другого – экзотического – биологического вида. Гас, которого Си обожал, был получше, хотя любое напоминание об изнасиловании
