E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

Леска отплыла далеко и слабо поддергивала в воде. Я потянул ее к себе. В размышлениях забыл о рыбалке и о своих недавних намерениях. Скоро, вероятно, начнет клевать. Леска сопротивлялась. Неровные рывки удилища; что-то живое трепыхалось на другом конце, и как в экстазе пережил я самое удивительное мгновение для рыбака: поймал! В этот исключительный момент я забыл о всех правилах рыбалки, сильно взмахнул удилищем, так что крючок сорвался с лески, и рыба, сверкнув серебристой чешуей, пролетела над моей головой, а потом уже и удочка упала где-то позади меня в кустарнике. Я поймал рыбу, и она была на суше!

Ошалелый от счастья, ползал я в поисках своей добычи. Не совсем удачный конец, но все равно — мой счастливый день!

Это был речной окунь, маленький окунек, который из-за моего неосторожного маневра освободился от крючка и лежал теперь дергаясь и хрипя, а теплое солнце разошлось по нему разноцветьем. Моя рыба. И какая симпатичная! Я попробовал взять окуня, но он выскользнул из рук. Сосновые иглы и листики крепко пристали к чешуе. По всем правилам я должен умертвить его, чтобы не мучить, но я не мог. Он был такой красивый, брюшко с плавниками красные, а спинка зеленовато-синяя с темными поперечными полосами. Он прыгал, барахтался, лежал раскрывая рот и хватая воздух, а потом снова трепыхался. Мне удалось схватить его. Держал крепко в руке, знал, что следовало делать, но… Ни за что на свете не хотел я просунуть пальцы в жабры и придавить голову. Вместо этого я побежал к реке. Там я нашел, к счастью, жестянку, ополоснул ее и наполнил водой, сунул в нее рыбку. Она покрутилась, сделала три-четыре круга, а потом мирно легла на дно. Значит все в порядке. Моя рыба жила!

С большой предосторожностью я поставил свой улов на берегу, а сам занялся удочкой, освободил от веток и листьев. Потом отправился домой, положив удочку на плечо, неся жестянку в руке. Я был счастлив! Хотел быть добрым ко всем. Сегодня мне повезло, значит, и я обязан соответственно действовать — спасти жизнь, пусть даже окуньку, которого я честно поймал; все есть жизнь, даже мухи живые существа… А в чем причина моего нынешнего поведения?.. Потому что нежные груди Катрине смотрели на меня и улыбались.

В избушке было жарко. Почти бездыханные мухи облепили стекла на окне. От тепла потрескивало дерево. Я наполнил большой стакан водой и выпустил в него рыбку, бросил хлебные крошки, но она игнорировала еду. Потом я лег на кровать, посмотрел на паука, исполнявшего акробатические номера под балками, почувствовал, как сон смыкает мне очи, и — заснул. Спал, пока не ощутил, как солнце, проникнув сквозь дверь, ласкает лицо. Опять было полно мух, противных… они ползали, жужжали, влетали и вылетали, кружили на солнцепеке, бились о стекла, облепили даже стакан. А в стакане лежала пузиком кверху маленькая рыбка, мирно покачиваясь на воде, окруженная тонкой желтоватой слизью.

Несколько дней спустя меня навестил Йо. У него была новость:

— Они играют в покер, особый! Его голос разрывался от радости.

— Кто? Где?

— Герда и эта городская. Ну, что живет в доме Весселя. Герда рассказала. Я знал, что они занимаются там чертовскими делами.

— О-о-о!

— Ясно, как божий день. Она у нее чуть ли не каждый вечер, ну почти каждый. Несет с собой всякие причиндалы, чтобы краситься, лак для волос и прочее… Я знал, знал.

Он торжествовал, смеялся и улыбался, показывая желтые зубы. Его колени были ободраны, щиколотки были темными от грязи; он не любил носить носки или гольфы. Он был самым неприятным из всех знакомых мне мальчишек, однако он был моим товарищем по лету, у нас было больше общего, нежели различного. Во всяком случае, сейчас.

Но на этом сообщение Йо не закончилось:

— Герда рассказала, что они бегали голыми… Две девки… Ведьмы какие, говорю я! Может, они обе гомосексики!

— Может…

Я не знал, что и думать. Возможно, он сочинил всю эту отсебятину, чтобы придать истории больше сенсации, да я был почти уверен, что это вымысел, но вдруг припомнилось, что Катрине спросила меня, играю ли я в покер. Может, она именно такое подразумевала? Кровь мгновенно прилила к лицу, ведь я ни разу не играл в покер!

Йо был в настроении:

— Пользуйся сейчас шансом, она только и ждет… Ты же знаешь, вечно не ждут…

— Нет, конечно…

Я должен дать ему отпор, даже если придется поступиться своим достоинством, даже если придется изменить себе и своим принципам.

— А я и не упускаю шанса, если он представляется.

Он не думал уступать.

— Ага? Значит, был у нее?

— Нет, но я видел ее на речке, она лежала и загорала.

— Ага!

— Она была голая. Клянусь!

— Черт! Он чуть было не задохнулся от удивления. А ты?

— Я? Ситуация была, понимаешь, не та… младенец был рядом, да и мне нужно было срочно помочь дяде Кристену сушить сено…

Мы как раз начали недавно копнить сено, и неправда выглядела правдой.

— Невезуха!

— Да еще какая! Но мне было обещано…

Я крутился-вертелся, подличал, смешивал ее с грязью, мою Катрине, выдал на растерзание мальчишке ни за что… и все почему? Потому что хотел первенствовать, одержать верх над ним, и еще — потому что хотел поставить его на место, а заодно и ее, которая играла в покер с Гердой. И мне удалось это:

— О черт! Какова она?

— Хороша, — сказал я с безразличием. — Немного маленькие груди…

— А я что говорил? — воскликнул Йо, который никогда не видел Катрине Станг. — Что? — повторил он, наслаждаясь моей ложью.

Был полдень. Тишина. Тепло. Мы молчали, возможно, раздумывая над тем враньем, которым недавно обменялись. Я чувствовал себя подавленным и возбужденным при мысли о двух девушках, игравших в покер и красившихся. Я представил себе сначала одну, потом увидел зримо другую, почему? Были основания, ведь немало потратил сил и на ту, и на другую.

Йо спросил вдруг:

— Петер, а как мальчишки это делают?

Вот, значит, над чем он голову ломает!

— Не знаю точно…

Я слышал уйму фантастических мнений, но никогда не верил, что так бывает в обычной нормальной жизни.

— Думаешь, они спереди это делают? Да? А Серен Скеуг сказал, что сзади.

— Сзади?

— Да, сзади. Точно собаки.

— Нет, больно же тогда!

— Фу, какие гадости! Свинство!

Мы еще немного порассуждали над техническими способами осуществления поставленной проблемы, пока он, наконец, не сказал начистоту о своем истинном намерении:

— Послушай, давай промеряем?

— Как? Здесь?

— Да, теперь. Именно теперь. Хочешь?

Да, я фактически хотел. Вероятно, разговоры о девчонках способствовали…

— О’кей.

— О’кей.

Со дня встречи с Катрине прошла приблизительно неделя. Даже благие намерения со временем забываются. И я согласился на предложение Йо, быть может, не совсем охотно, но с радостью. Возвращение в детство.

Силки! Я совсем забыл о них! Столько всякого в голове…

Когда Йо ушел, я отправился в лес проверять их. Я не хотел убивать птиц. Не понимал, как вообще мог решиться на такое — расставлять ловушки для маленьких живых существ. И как легко забывается, что делаешь. Надеялся теперь, что силки окажутся пустыми, или, если и попал кто, так он жив; может, это дрозд, а может, ворона или слегка раненый ворон… я возьму их домой, буду ухаживать, приручу. Так я теперь утешал себя.

Но силки оказались пустыми. Три первых, которые я нашел, висели нетронутыми, даже приманка была целой и невредимой. Четвертый бесследно исчез, а может, я перепутал место. Оставался еще один, очевидно, тоже бесполезно осматривать. Но он висел, как я помнил, недалеко, да и мне было по пути.

В пятом висела маленькая птичка. Малиновка, мертвая. Она попала в силок одним крылом и висела так странно с вывороченной головой книзу и раскрытым клювом, маленькие коготочки изогнулись, пытаясь ухватиться за ветки. На крыле, попавшем в петлю, прозрачные перья раскинулись красивый веером, но другое крыло висело по-сиротски безжизненно, острием указывая на землю. Длинные светлые соломинки торчали сверху, словно хотели прикрыть мертвое тело.

Я осторожно освободил птичку, не выбросил, стоял и держал в руке. Тельце холодное и невесомое.

Обескураженный отправился я домой. Всю дорогу нес птицу, осторожно прижав к себе, точно знак своего раскаяния. В избушке я положил ее на газету и рассматривал. Она была красивой, само совершенство, и красное оперение на грудке слегка шевелилось от моего дыхания. Клюв, коготочки — результат искусной филигранной работы. Оперение на сломанном крыле легло вялым полукружочком. Я так долго смотрел на птицу, что она стала как бы частью меня, стала моей собственностью, драгоценным моим кладом. Его нужно спрятать и доставать, когда возникнет потребность видеть прекрасное. Остался доволен принятым решением.