Рок-звезда - Б. Б. Истон

меня счастливой. Да блин, может, даже создаст из своих пустых обещаний новую песню. И запишет новый альбом, чтобы заработать еще больше денег, которые спустит на еще большее количество наркотиков и на еще более крутые стрип-клубы.

Но в редчайшем припадке честности Ганс не сказал ничего. Он избавил меня от лжи. За него все сказали его слезы.

И он дал мне выйти за дверь.

41

Я успела проехать только полдороги до университета. Потом я начала плакать так сильно, что мне пришлось остановиться. Ехать дальше было просто опасно. Я не спала больше суток. И примерно столько же ничего не ела. Адреналин выгорал, оставались только изнеможение и слезы.

Так. Много. Слез.

Ехать в университет в таком виде было невозможно, поэтому я развернулась и поехала домой.

Родители встретили меня с распростертыми объятиями, но было ясно, что за время моего отсутствия мой статус в их доме сменился с жильца на гостя.

Прошло всего четыре месяца с моего переезда, но за это время мама переставила мебель в моей спальне, сняла все четыре сотни фотографий, вырезок из журналов, плакатов с группами и рисунков, покрывающих стены, и выкрасила всю комнату в светло-голубой. А потом, как финальный штрих, превращающий комнату в гостевую спальню, повесила над кроватью репродукцию «Кувшинок» Ван-Гога.

Я официально стала бездомной.

Как бы мне ни хотелось свернуться в комочек и просто сдохнуть, находиться в этой комнате было еще тошнотворнее, так что я села в кухне за стол и стала пить виски, который мама дала мне, чтобы «успокоиться».

Она предлагала мне еще таблетку ксанакса, но я отказалась.

Если я сегодня увижу хотя бы еще одну оранжевую рецептурную баночку, я взорвусь на фиг.

Опять.

– Лапа, ты уверена, что не хочешь пойти и посмотреть телевизор в гостиной? Тебе, кажется, тут скучно?

Я поглядела через коридор в гостиную, где папа тихонько перебирал струны красного «фендера стратокастера», глядя на бесконечное мерцание CNN на экране.

– Не-а, я нормально. Мне просто надо подумать.

Мама улыбнулась и села со своим бокалом вина напротив меня.

– Я, кажется, в жизни не говорила этих слов, – хихикнула она. – Я, как правило, старалась ни о чем не думать.

– Может, в этом и вся моя проблема, – слабо улыбнулась я в ответ.

– Да, я совершенно уверена, что ты думаешь за нас обеих. – Ее длинные рыжие волосы были распущены, и она сменила свою учительскую одежду на майку с индийским богом Ганешей спереди и штаны для йоги. – Ну, и о чем ты раздумываешь прямо сейчас?

Я вздохнула и почувствовала, что снова начинает щипать глаза.

– Я вот думаю… Может, я должна была больше стараться… Ну, понимаешь? – я снова поглядела в коридор, туда, где папа играл на своей красной гитаре. Такой добрый, такой чувствительный, такой затерянный среди своих страстей. – Я должна была ему помочь. Ну или чаще ездить с ним в эти туры. Или… Ну я не знаю… как-то больше его поддерживать. А я просто взяла и сдалась. – Мой подбородок – дурацкий, предательский подбородок – непроизвольно задрожал, и новые жаркие слезы потекли по щекам. – Я так его люблю, а вот взяла и просто ушла.

Мама протянула руку через стол и сжала мою ладонь. Она сидела со мной, внимала моей боли и оставалась сильной, чтобы я могла спокойно выплакаться.

Когда мои рыдания сменились всхлипываниями, мама наполнила наши стаканы из бутылки мерло, стоявшей на столе, погладила меня по руке и сказала:

– Детка, я знаю, что ты его любишь, но ты все сделала правильно.

Я поглядела в ее глаза. Они были точно как мои. Землисто-зеленые. Усталые. Печальные. Слегка пьяные. Изможденные от постоянной мучительной любви к музыканту.

– Я очень люблю твоего папу. Правда. Он хороший человек, и очень любит меня, и подарил мне тебя, – она улыбнулась и крепче пожала мою руку. – Но, если бы я могла начать все сначала, я бы вышла замуж за чертова счетовода, – рассмеялась она, смахивая слезу из уголка глаза. – Ты очень похожа на меня. Мне всегда так нравились крутые парни с крутыми прическами в крутой одежде – плохие парни, музыканты, – но вот к чему все это приводит, – мама повела глазами в сторону гостиной. – Твой отец не работает уже больше трех лет.

Я моргнула.

– Правда? – я не понимала, что это продолжается столько времени.

– Угу. А на последней работе он продержался чуть больше года. Я никогда не хотела быть учителем рисования. Я хотела быть художником, продавать картины в галереях, но кто-то должен оплачивать счета. И, черт возьми, это никогда не был он.

– Если тебе от этого легче, ты чертовски хороший учитель рисования.

Мама улыбнулась.

– Спасибо, детка. Ничего. Это нормальная жизнь. Но для тебя я хотела гораздо большего. Ты знаешь, почему мы назвали тебя Брук?

– Почему?

– Потому что Брук Бредли звучит как имя кинозвезды. Когда твой папа его предложил, я сказала: «Отлично. Когда она станет кинозвездой, ей даже имя менять не придется». Вот ты и выросла такой, ты поешь, танцуешь, и люди радуются тебе, и мы всегда знали, что так и будет.

Мама снова сжала мою руку. Тепло в ее глазах компенсировало холод ее ледяных пальцев.

– Ты всегда была самым ярким пятном в любом помещении, детка, но ты приглушаешь свой свет, чтобы твой парень мог сиять вместо тебя. Не делай этого, ладно? Ты стоишь того, чтобы кто-то поддерживал тебя, а не наоборот. Ты так сфокусировалась на том, чтобы помочь Гансу исполнить его мечты, а он вообще хотя бы знает о твоих мечтах? Он помогает тебе их исполнить? Он помогает тебе по дому? Помогает тебе учиться?

Она еще что-то говорила, но я отключилась на минуту, думая о том, что она успела сказать. «Помогать. Исполнить. Учиться». Единственный человек, которого я могла вспомнить и который знал о моих целях и предлагал мне помочь их достичь, был этот холодный, безрадостный, противный, пьющий витаминный напиток, носящий спортивные штаны умник, чьи объятия мне приходилось красть.

Кен.

Я даже не знала его фамилии, но он поддерживал меня и помогал мне больше, чем мой парень за все полтора года.

Как это грустно.

– Я знаю, что он милый, – продолжала мама. – И знаю, что он яркий. Но милый и яркий не заплатит твою ипотеку. Не подметет пол. И уж точно не будет менять пеленки. Если ты только даешь, а он только берет, то у меня для тебя есть новости, детка, – мама кинула еще один взгляд в сторону папы и с печальной решимостью посмотрела мне в глаза. – Ты ему не подружка. Ты ему мать.

42

Я потеряла счет часам, проведенным без сна. Тридцать с чем-то? Сорок? Я была физически измождена. У меня даже слез больше не было. Но я лежала, не в силах заснуть, и смотрела на светящиеся