Тремор - Каролина Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поддавшись экстазу, Кирилл забыл о них. Цепи липли к татуированной груди. Гитара до крови прожигала его пальцы. Фаер-шоу сводило с ума не только публику. Он и сам потерялся во времени, пространстве, выливал все эмоции в толпу, после чего умирал и воплощался вновь. Мир померк, растворился, ушел в темноту, оставив после себя лишь буйство тени и света, блядскую краску, что разлилась в сердце каждого зрителя. Все слились, забыли, кто они без толпы, и кем были до того, как пришли на шоу. Они кричали, словно бесы в преисподней. Если бы ад выглядел так, каждый из вас, без сомнений, хотел бы жить там.
Это было под конец концерта. Когда вместо Кирилла на сцене стоял полубог, падший ангел. Тогда он забыл обо всем. Тело давно дошло до предела. Подводка стекала с век, слившись с потом. Глаза не различали ничего, кроме красно-белых вспышек и лиц, перекошенных безумием.
Пока он пил воду, луч света скользнул по балкону, на краткий миг выделив лицо отца. Кирилл успел все увидеть в нем. Странная задумчивость, опущенные глаза, плотно сжатые тонкие губы. И никакого прозрения. Ни малейшего понятия, о чем думает его отец, у него не было.
После концерта он с трудом сел в машину. Сил не было ни на что, а перед взором стояло лишь то лицо. Синие глаза, подернутые глубокой таинственной грустью.
* * *
Конечно, он знал, что этот день настанет. Конечно, он заранее готовился к нему. Но когда родители пришли прощаться, Кирилл забыл все, что говорил себе накануне ночью.
— Сынок, проводишь нас в аэропорт? Ты же ничем не занят сегодня? — с улыбкой спросила мать, сев рядом с ним на диван.
Отец остался стоять у двери, смотря на них своим привычным взглядом.
— И когда вы приедете в следующий раз? — тут же спросил Кирилл, словно не слыша ее вопроса.
Мама взглянула на отца. Тот кивнул, и она вновь обернулась к нему.
— Думали в феврале. Как раз доделаем все дела и успеем к «Оскару». Так ты…
— Но это только через полгода! Даже больше. Какие у тебя могут быть дела, что ты не хочешь повидаться с собственным сыном?
— Дорогой…
— Нет, я серьезно. Ты толком не работаешь. Ни твой бьюти-бизнес, ни встречи, ничего не занимает у тебя много времени. Останься хотя бы сейчас, хоть на неделю!
Его голос утратил спокойствие. Погрузил пространство в тишину, и родители с тревогой переглянулись друг с другом. Бескомпромиссно умоляющий взгляд Кирилла все больше вводил их в ступор.
— Ну что вы молчите? Почему не можете сказать мне, как есть? Без всяких ужимок, намеков, вашего официоза. Почему я постоянно должен читать твои мысли, отец? Неужели так трудно сказать, что ты гордишься мной? Или что там у тебя на уме? Я ведь ничего не знаю!
В этой тишине воздух взрывался на ионы. Кирилл слышал, как бьется его сердце. Как сумасшедший, неуправляемый двигатель, оно долбилось об грудную клетку, все больше сковывая ему дыхание. Секунды ровнялись вечности. Отец смотрел на него изумленным вопросительным взглядом.
— Я все сказал тебе, — сухо отчеканил он.
— И возьми себя в руки. Ты уже давно не ребенок.
— Что ты сказал мне? — вскочил Кирилл с места.
— После концерта ты куда-то ушел, и я понятия не имею, понравилось тебе или нет, что ты чувствуешь, любишь ли ты вообще меня?!
После этих слов отец поморщился, словно от горькой таблетки. Глубоко вздохнув, он отвел в сторону взгляд. Затем к часам.
— Мы опаздываем.
— Ну да, конечно, — шагнул Кирилл в его сторону.
— Все становится таким важным, если прижать тебя к стенке. Я задал простой вопрос, а ты хочешь провалиться сквозь землю. Ну, скажи, почему ты не можешь сказать, что чувствуешь? Почему ты — бездушный кусок стали, и ничто не может изменить этого?
— Прекрати так говорить. Конечно, папа любит тебя, — с опаской встала с дивана мать.
— Нет. Я хочу услышать это от него, — сказал он, впиваясь в отца взглядом.
Тот стоял на месте. Словно происходящее было недочетом, проблемой в его идеально продуманном плане. Он даже не смотрел на сына. Лишь когда тот взорвался очередной бравадой, пришлось взять под контроль ситуацию.
— Что на тебя нашло? К чему эти манипуляции?
— Манипуляции?!
Кирилл покраснел. Кровь приливала к ушам, оглушая своим потоком. Его опять выставляют виноватым, неуместным, и так всегда. Ведь он не идеален.
— Ты видишь только то, что хочешь. Даже во мне. Успех, слава, деньги — без них ты бы даже не взглянул на меня. И тебе плевать на все остальное. Плевать, что в моей душе пропасть, что я в шаге от того, чтобы со всем покончить. И да, я сорвался, папочка. До твоего приезда я как не в себя нюхал кокс. Да я не помню ни одного города, ни одной страны, где был тур. Все время я употреблял, как чертов наркоман. Эта вершина — самое дно. Но тебе плевать почему, ты думаешь совсем не об этом. Я знаю, в твоей голове лишь мысли о том, как бы это не прознали в прессе. Как бы это не повлияло на гонорары и гребанный, мать твою, статус. И прикинь все так думают! Мне, пиздец, как одиноко здесь. Я просто схожу с ума…
— Не ругайся матом.
Невозмутимость этих слов прозвучала в голове громогласным звоном. На миг он растерялся, подумал, это какая-то шутка или вступление для гневного монолога. Но нет. Отец все так же смотрел на него.
— Охренеть, — с истерическим смехом выдохнул он.
— Я сказал, что у меня проблемы, а ты увидел их лишь в моих приличиях?
— Я слышал, что ты сказал. И почему-то меня совсем не удивляет это, — сказал отец натянутым, как струна, голосом.
— Ты всегда был таким. Чуть что и закатываешь истерику, губишь себя и то, что в тебя вложено. Тебе дали все: сытое детство, возможности, любые игрушки по первому капризу. Но тебе всегда было мало. Нужно, чтобы тебя несли на руках, тратили на тебя все свое время. Стоило почаще показывать тебе, как живут другие дети. Может, тогда ты не вырос бы таким эгоистом.
— Да ты вообще слышишь меня?! — закричал он.
Ярость все больше застилала глаза. Он уже не видел стен, дрожащей
