Избранное - Павел Лукницкий

— Не передумаю я никогда!

— Подожди!… Ты не сердись на меня… Я о счастье твоем забочусь… Ну, и довольно спорить. Знаешь что? Скоро рассвет. Тебе поспать надо!…

— Шо-Пир! — с обидой, гордо сказала Ниссо. — Я тебя люблю!

— Ну и любишь, и ладно!… Хочешь знать, я и сам тоже… Ну, словом, понимаешь… Нечего больше тут говорить… — Шо-Пир чувствовал себя смущенным; и хотя был полон нежности, принял в растерянности этот добродушно-снисходительный тон. — Будем жить, как живем. Коли любишь, подождешь два-три года, а обо мне не беспокойся, никуда я не денусь! Вот тогда и поговорим… Хорошо?

— Как хочешь, Шо-Пир, — покорилась Ниссо. — А ты другую… ну, не знаю кого… не полюбишь?

— Нет, нет, никого, успокойся, пожалуйста… И хватит об этом, давай спать, Ниссо, возьми ватник мой, посмотри, вся дрожишь, в платье одном прибежала!

Шо-Пир скинул с плеч ватник и, когда Ниссо свернулась калачиком на голом камне, накрыл ее, заботливо подоткнув полу ватника ей под бок. Провел рукой по ее волосам, неловко поцеловал в лоб и, оставив одну, отошел к выходу из пещеры. Сел на краю, закурил трубку и так, не шевелясь, скрестив на груди руки, просидел до рассвета, не зная, спит или не спит Ниссо.

Звезды над ущельем слабели. Небо светлело. Когда стало возможным различать тропу, Шо-Пир обернулся к Ниссо, увидел, что она спит, с давно не испытанной нежностью долго глядел на нее. Наконец оторвав от нее взгляд, протянул руку за ружьем и заплечным мешком, подумал, захватил также кулек с сахаром. Вынул из мешка две лепешки, положил их на камень; затем соскользнул на тропу и, вскинув ремень ружья на плечо, пошел по тропе быстрым, решительным шагом.

Ниссо, накрытая ватником Шо-Пира, продолжала спокойно спать.

8

Ровно через сутки после ухода Шо-Пира к Кендыри явился новый бродяга. Шел он не по ущельной тропе, а по вершинам первого ряда встающих над Сиатангом гор. Он долго спускался по осыпи, управляя, как кормовым веслом, длинною палкой, которая помогала ему сохранять равновесие в стремительном беге по щебню, плывущему вместе с ним вниз. Все жители Сиатанга видели этого человека и, обсуждая, кто он, удивлялись, почему он избрал столь опасный и трудный путь. Не скрываясь ни от кого, пришелец спустился на каменную россыпь пустыря. Работавшие на новых участках ущельцы, оставив кирки, с любопытством разглядывали его рваный и короткий, не достигавший невероятно грязных колен, халат, его обмотанную шерстяными веревками обувь, его рыжую, из домотканой холстины чалму. Пришелец был молод и худощав, но не был похож на голодного человека. Загорелое и обветренное, все в пятнах грузи лицо, нос с горбинкой, темные, но не черные брови никак не определяли его национальности. Он прошел мимо ущельцев, бросая на них быстрые равнодушные взгляды, сказал по-сиатангски одному из них: «Здравствуй… Где у вас живет человек по имени Кендыри?» И когда ущелец указал ему на сложенную из неровных камней ослятню, торопливо направился к ней.

Кендыри встретил его у порога. Подойдя вплотную к брадобрею, пришелец всмотрелся в его холодные глаза и, чуть-чуть уголками губ улыбнувшись, заговорил по-сиатангски:

— Нет жизни честному человеку во владениях Азиз-хона! Был у меня дом, пшеница была, корова была, восемь овец, жена, трое детей — все отнял у меня проклятый хан… Жену избили камнями, дети умерли один за другим… Я сказал: месть ему, смертный враг он мне, пойду на советскую землю, вот где жизнь таким беднякам, как я… слышал я, живет в Сиатанге бедный брадобрей Кендыри, тоже было плохо ему, ушел, теперь там хорошо живет… Приду к нему и скажу ему: давай вместе жить! Дорогу сюда искал, ноги мои болят, чуть не замерз в горах. Трудно было, страшно мне было, снежных барсов боялся, дэвов боялся. Ветер большой там, снега. Не знаю сам, как пришел. Дашь ли мне ложе рядом с твоим?… Вот спасибо людям этим, показали, где ты живешь!

Пришелец поклонился двум любопытствующим ущельцам, которые вслед за ним подошли к жилью Кендыри и стояли в почтительном отдалении, прислушиваясь к его возбужденным словам.

— Благословен покровитель! Не хотел отрывать от работы вас! Да придет к вам урожай пшеницы!

— Та-ак… — протянул Кендыри, — в ослятне живу, не погнушайся моим жилищем, иди ко мне, ложись, отдыхай! Потом разговаривать будем.

Сложив на груди руки, пришелец, низко нагнувшись, переступил порог. Ущельцы вернулись к работе и стали пересказывать всем только что слышанные слова…

— Черт бы их подрал, отстали!… Наконец-то я могу говорить на человеческом языке! — воскликнул пришелец, убедившись, что ущельцы ушли. Трудно даже вам объяснить, как эта тарабарщина осточертела мне!… Вы сразу меня узнали?

— плох бы я был, если б не сразу узнавал «паломников»! — усмехнулся Кендыри. — Какого дьявола такой трудный пусть вы избрали? Садитесь на… на землю! Как вам нравится моя квартира?

— Надеюсь, когда-нибудь в одной из столиц вы примете меня в лучшей… не хотел идти по тропе — там эти, ваши, работают…

— Видели их?

— Видел сверху — дней на десять им еще хватит работы. Успеем?

— Думаю, как раз… Об этом поговорим позже… Расскажите, какие новости т а м. Давно вы из города?

— После вашего отъезда недель через шесть уехал. Месяц блуждал в восточных провинциях, пока по вашему делу не вызвали. Ничего особенного. Угощать меня вы намерены? Есть хочу просто необычайно… Чем вы питаетесь тут?

— Прекрасно питаюсь, — усмехнулся Кендыри. — Могу сварить вам чудесную похлебку из гнилых бобов с примесью нескольких граммов первосортной сиатангской муки. Хотите?

— Я это предполагал. Мне этот самый Бхара, — как вам нравится стиль его выражений? — приблизительно описал ваше положение. Я и решил о вас позаботиться, — не следовало, конечно, нести с собой мелочи, не принятые в обиходе здешних ущельцев, но вы, уверен, меня не осудите!

Пришелец развязал свой холщовый мешок, извлек из него консервированный паштет, две банки сардин, бутылку виски, коробку сигар.

— Вы действительно хороший компаньон, дорогой мой ференги! — с удовольствием сказал Кендыри. — Кстати, как вас теперь зовут? Но давайте мы все-таки прикроем это мешком.

— Зовут меня Шир-Маматом. «Шир» — это тигр, и вполне по-здешнему… Но неужели у вас нет ни рюмок, ни хлеба? — прикрывая продукты мешком, покачал головою пришелец.

— А разве бедным брадобреям позволено иметь это?

— Придется из горлышка. Вы не больны, надеюсь?

— Так же, как и вы? — Кендыри пальцем вдавил пробку в бутылку и подал ее гостю: — Пейте!… До сих пор вы, кажется, предпочитали коньяк?

— А теперь я изредка получаю подарки от одной очень далекой, но дружественной нам фирмы.

— И думаете, крепче? — прищурился Кендыри.

— Виски?

— Нет, фирма!

— Вы, как всегда, догадливы! — улыбнулся ференги. — Дальновидность качество весьма положительное. Выпьем за это качество и за здоровье… этой… Ниссо. Вы прекрасно сумели использовать обстановку!

— Да, эта девчонка помогла нам очень… Но об этом потом, потом… Кендыри вскрыл консервы ножом, с наслаждением хлебнул из бутылки глоток, аккуратно обрезал кончик сигары, повертел ее в руках. — Неужели «гавана»?

— Первосортная, мой друг. Специально таскал с собою для таких отверженных «маячных смотрителей», как вы… Нравится?

Кендыри, затянувшись дымом, полузакрыл глаза. Помолчал. Захватил двумя пальцами жирную сардину, сказал:

— Курить, кажется, полагается после еды, но я слишком хочу и того и другого!

— Чего бы сейчас вы хотели еще? — с улыбкой промолвил ференги.

— Ванну, мой друг… Эмалированную белую ванну с горячей водой и душем… Кстати, как удалось вам превратить в такой достопочтенный вид ваши колени? Да и весь вы, будто бегемотовой шкурой обтянуты!

— Состав очень прост: глина, немножко золы. Полезно еще — несколько капель растопленного бараньего сала с песком. Каждый день втирание в кожу. Только сначала нужно создать общий фон. Еще проще: не жалеть сердца и два-три месяца загорать на хорошем солнце… А вы как устраиваетесь!

— Ну, я ведь не европеец! — усмехнулся Кендыри. — Цвет моей кожи естественный. Но тоже кое-что применяю. И вот мечтаю о ванне, о доброй, хорошей ванне!

— Что ж! Сделаем дело, приезжайте к нам в отпуск, я приготовлю ванну и подарю вам халат.

— Спасибо. Если уж мне придется быть в отпуске, я надену все что угодно, кроме халата. Довольно мне халатов и здесь… Только вы счастливей меня, вы, конечно, скоро назад, вам и отпуск дадут, а мне… Чувствую, что года два еще придется мне жить среди этих варваров.

— Зато и ценят вас немножко иначе!

— В конце концов, мой друг, какой толк мне от доброй оценки? До этой зимы я совсем не скучал. Даже, знаете, казалось, что другой мир мне виделся только во сне… Знаете, я недоволен нашей системой. С юности приучают нас к самой цивилизованной жизни; привыкаешь, забываешь, что ты не был европейцем когда-то. А потом опять перевоплощайся в дикаря! Душой-то ведь уже не перевоплотишься! Вот порою и начинаешь томиться. После того как провел две недели в нормальных условиях… эти две недели в нашем городе, — лучше бы их вовсе не было. Только начал очухиваться — и опять… Еще острей теперь это чувство… Вот бы нашего общего друга, который, сам никуда не выезжая, только начальствует в городе, на мое место! Как вы думаете, что запел бы он?