Избранное - Павел Лукницкий

— Волк, входящий в стадо до того, как проснулись пастухи, попусту съест овец! — звенящим голосом повторил странник.

— Он поймет. Скажешь так. Помнишь все?

— Помню все, как дважды рожденный.

— Хорошо. Иди. Тебя не видел никто?

— Никто.

— Пусть не видят.

И, пробормотав во второй раз те же слова привета, странник Бхара выскользнул в ночь и исчез.

Кендыри вытянулся на соломе и очень скоро спокойно заснул.

Утром он встал, как всегда, долго правил свою железную бритву и, наблюдая, как ущельцы один за другим выходят на свои участки, стал зазывать их голосом просительным и протяжным. Но и в этот день, как всегда, мало кто из ущельцев соглашался бриться, — ведь до Весеннего праздника бороды вырастут снова, и тратиться на бритье никому пока не хотелось.

7

Поля и сады селения окончательно освободились от зимнего покрова. Только в затененных местах, среди скал, у подножья осыпей, сохранились еще груды зернистого, посиневшего снега. Они медленно твердели и оседали. Некоторые из них обычно удерживались в таких щелях между скалами до середины лета, как упрямые свидетели отлетевшей зимы.

Сверкающие белизною вершины уже избавились от туманов. Погода установилась ясная. Воздух был необычайно чист. На деревьях уже набухали почки. Никто в селении больше не думал о дэвах, все радовались солнечному теплу; мир и спокойствие природы не нарушались ничем; все чаще в селении слышались девичьи песни, вечерами здесь и там разливался тихий рокот двуструнок и пятиструнок. Вокруг вдохновенных музыкантов собирались соседи, и всем было весело, и все говорили о пахоте и о севе, о новых товарах, какие к Весеннему празднику привезет караван, о прошедшей зиме, деревьях и травах, наливающихся соками новой жизни.

С наступлением темноты вдоль оград осторожно пробирались влюбленные юноши, и не было таких преград и запретов, какие могли бы помешать им перемолвиться словом с молодыми затворницами, ревниво оберегаемыми родителями. Ибо разве можно уследить за девушкой, идущей к реке с кувшином на голове или ищущей среди скал убежавшего из загона козленка? Разве можно не спать всю ночь, чтобы поймать свою дочь, когда бесшумно и осторожно она выскальзывает среди ночи на плоскую крышу дома, потому что ей тесно и душно лежать под одной овчиной с матерью на жестких каменных нарах и потому что в прохладе ночного воздуха только ей предназначен тихий настойчивый шепот скрытого темнотой смельчака?

Только Ниссо не выбирается по ночам из своей пристройки, и Бахтиор напрасно блуждает по своему саду. «Выйдет или не выйдет она?» Ну, конечно, зачем ей выходить к Бахтиору, когда никто не запрещает им все дни проводить вместе? Все решено, никуда не уйдет от него невеста, не изменит своему обещанию, надо только ждать, ждать, быть спокойным, верить, что каждые сутки приближают тот заветный, нестерпимо далекий срок. Лучше даже, пожалуй, не жить здесь пока совсем уйти куда-нибудь из селения, пробродить как можно дольше в одиночестве, чтоб незаметней сократился этот долгий срок!

Вот почему Бахтиор с радостью согласился на предложение Шо-Пира: собрать бригаду факиров и отправиться с ними вниз по ущельной тропе, чтобы проверить ее всю — от селения до Большой Реки, починить карнизы, расчистить завалы, подготовить путь для долгожданного каравана, за которым скоро отправится в Волость Шо-Пир.

Бахтиор взялся за дело. Вместе с Шо-Пиром поговорил он с ущельцами, год назад строившими канал. Тех из них, которые согласились идти на тропу, Шо-Пир обещал наградить товарами. Другие за такую же награду взялись подготовить к пахоте и вспахать участки ушедших на работу товарищей. Больших споров на этот раз не возникло, обещаниям Шо-Пира теперь верили безусловно.

Собрав кирки, лопаты, ломы, взяв с собой на полмесяца муки и риса из запасов, сохраненных до весны Шо-Пиром, шесть ущельцев во главе с Бахтиором однажды утром вышли из Сиатанга.

В числе ушедших был Карашир, и Рыбья Кость долго кричала ему вслед, чтоб он получше подвязал к своей спине джутовый мешок, — зацепится за скалу, растеряет рис и муку. Карашир даже не обернулся. Что, в самом деле, ведь не накурившись же опиума идет он, чтоб не разбирать пути? Пора бы отучиться приставать к нему с глупостями!

— Грустно тебе? — спрашивает Мариам молчаливую Ниссо, когда, проводив Бахтиора и оставшись одни, девушки взялись за приборку дома.

— Не грустно, — в задумчивости говорит Ниссо.

— А о чем ты думаешь? Ведь он скоро вернется.

— Ничего ты не понимаешь, Мариам! — Ниссо устремляется к двери.

— Подожди, Ниссо, что с тобой? — останавливает ее Мариам. — Почему сердишься? Чего я не понимаю?

— Ничего! Совсем ничего!

Ниссо редко бывает такой: в тоне ее раздражение, досада.

— Сядь, Ниссо. Куда ты хочешь идти? Скажи мне, что у тебя на душе? Разве я тебя не пойму?

— Сколько времени живем вместе, — с обидою отвечает Ниссо, усаживаясь на край постели, — а вот не понимаешь! Не хочу тебе говорить!

Мариам подсаживается к ней, обнимает ее:

— По сердцу скажи!

— Я думала, жизнь моя будет счастливой, а вот… Ты говорила всегда, волнуется Ниссо, — свободная я… Сама я тоже думала так, с тех пор как осталась здесь. А теперь вижу: нет для меня свободы…

— Почему же, Ниссо? Что случилось?

— Ничего не случилось! Зачем замуж я выхожу?

— А кто же тебя неволит? Разве не хочешь ты? Ведь ты его любишь?

— Кого я люблю, кого?

— Что за разговор? Бахтиора!

— Вот видишь, Мариам, я знала, не надо нам говорить. Не люблю Бахтиора я… Хороший он, очень хороший… Вот не люблю!

— Но ведь ты же сама согласилась выйти за него замуж?

— Согласилась, правда… Он любит меня…

— Ничего не понимаю… А ты?

— Видишь, не понимаешь! — Ниссо почти со злорадством взглянула на Мариам, но сразу потупила взгляд. — А я… Я совсем не люблю его…

— Кого же ты любишь? — Мариам сама уже была взволнована разговором.

— Никого! — освобождаясь от руки Мариам, ответила Ниссо.

Но ей все-таки необходим был совет подруги.

— А если б любила, что делать мне?

— Выходить замуж.

— А если б он ничего не говорил мне?

— Кто он?

— Никто. Так, хочу знать, как бывает, когда мужчина женщине не говорит ничего.

— Тогда женщина сама должна сказать ему все, узнать, что он ответит…

Ниссо насупилась, встала. Мариам увидела в ее глазах гнев.

— Нет, Мариам! Никого не люблю я. Слышишь? Никого! Никого!

И Ниссо выбежала за дверь. Мариам, наконец, показалось, что все ей стало понятным. Она поднялась, в раздумье вышла из помещения. В солнечном, но еще не зазеленевшем саду не было никого. Шо-Пир возился на площадке, выбранной им для нового дома школы, заготовляя дверные косяки. Гюльриз поодаль доила корову. Ниссо не было видно нигде.

Мариам направилась было к Гюльриз, но, не дойдя, повернула обратно, почувствовав, что ни о чем сейчас не могла бы говорить со старухой…

Через несколько дней Шо-Пир собрался уходить в Волость. Позвав к себе Худодода, он в присутствии Мариам и Ниссо сказал ему, что до возращения Бахтиора все обязанности председателя сельсовета Худодод должен взять на себя. Шо-Пир дал ему самые подробные указания и добавил, что при всяких сомнениях он должен советоваться с Мариам и что вообще ему следует рассказывать Мариам обо всем происходящем в селении. Худодод охотно обещал Шо-Пиру делиться всем с Мариам, к которой и сам относился с большим уважением, и просил Шо-Пира не беспокоиться ни о чем.

В самом деле, что могло бы беспокоить Шо-Пира? Жизнь в селении протекала тихо и мирно, погода стояла прекрасная, все ущельцы думали только о предстоящей пахоте, до пахоты никаких ссор и споров быть не могло, а Шо-Пиру обязательно нужно пойти в Волость: кто лучше его знал все нужды и потребности Сиатанга, кто мог бы отобрать из зимовавших в Волости товаров самые необходимые для селения?

— Одно дело важное есть, не знаю, как справишься с ним, Худодод, сказал в заключение Шо-Пир. — Зерно надо разделить между факирами, пусть чистят и сортируют его.

Услышав разговор о зерне, Гюльриз, молча вязавшая чулок, решила вмешаться.

— Шо-Пир, стара я, может быть, не то думаю, но я скажу, а ты решай сам. Не надо трогать зерно, пусть лежит, как лежало, в пристройке.

— Почему Гюльриз?

— Народ наш ссориться будет, дин скажет: «Мне больше», другой скажет: «Мне»… Без тебя, Шо-Пир и без Бахтиора большой крик будет. Сеять не скоро начнем, вернуться успеешь, сам тогда и начнешь делить.

— Это верно, пожалуй. Ты, Гюльриз, видишь далеко. Конечно, Худодод, так будет лучше.

— Я сам тоже так думаю! — согласился Худодод. — Время есть, успеем.

— Ну, все тогда… Завтра утром пойду.

— А мне можно с тобой пойти? — неожиданно спросила Ниссо, и смущенные ее глаза заблестели.